Дэви потер глаза:

– Симонса не забудьте.

– Не забудем, – заверила Бэкка. – Он вернулся в нью-йоркский таунхаус. С Мартас-Винъярда он вылетел на частном самолете. Мы ненадолго потеряли его, но лишь потому, что он вдруг отправился на гору Синай. Похоже, у него рука сломана.

Милли и Дэви посмотрели друг на друга и улыбнулись.

– Ну ты сильна! – проговорил Дэви.

– Что же вы его не задержали? – спросила Милли.

– Без доказательств я и посмотреть косо на него не осмелюсь, – ответила Бэкка. Милли собралась заговорить, но Бэкка ее опередила. – Знаю, Дэви готов против него свидетельствовать, но Симонс – политический динамит. Один его звонок, и глава администрации президента позвонит генеральному прокурору и директору ФБР и все они обрушатся на меня, как тонна кирпичей. Доказательства нужны веские, неопровержимые. Прежде чем мы возьмем его под стражу, следует уведомить нужных людей.

Большим пальцем Бэкка показала на задержанного, которого заставили подняться и обыскивали. Из-за перелома носа у него еще вчера под обоими глазами образовались синяки. Сегодня они побледнели и цветом напоминали закат над Ньюарком.

– Одна из ваших птичек может запеть.

– Сначала стоит извлечь из них имплантаты, – сказал Дэви.

– Это юридический вопрос. Если они не согласятся на операцию…

– А разве нельзя извлечь имплантаты ради спасения жизни? – спросила Милли. – Если бы клятые штуковины были активированы и пленные не имели возможности отказаться?

Бэкка кивнула.

– В таком случае я не стала бы задавать ни единого вопроса в отсутствие медицинского персонала, – проговорила Милли. – Иначе они все погибнут.

Гиацинту Дэви и Милли оставили напоследок. Когда переправляли повара, он закричал, и Гиацинта, проснувшись, обнаружила, что все ее «сокамерники» исчезли. Теперь она мерила островок шагами, заметно нервничая.

Дэви притаился в тени подальше от гаснущего костра. На другом конце острова зажегся огонек обшарпанного электрического фонаря, прислоненного к камню. Там в зеленом пластмассовом кресле сидела Милли и, опустив руки к фонарному лучу, протирала мягкой хлопковой тряпочкой Гиацинтин «глок».

Гиацинта, стоявшая в низкой стойке, медленно выпрямилась, но не до конца – плечи не расправила. На свет фонаря она побрела с видом человека, разрывающегося пополам. Когда их разделяло футов десять, Милли заговорила:

– К сожалению, я уронила его в морскую воду. – Милли выше подняла «глок» и пригляделась к нему. – Он слегка заржавел. – Она протерла спусковой крючок тряпочкой.

– Что ты… сделала с остальными? – медленно, неохотно спросила Гиацинта.

Милли оторвалась от «глока». Ледяной взгляд совершенно не вязался с улыбкой, игравшей у нее на губах.

– С ними… разберутся.

Дэви и не подозревал, что его жена может быть стервозиной. Он знал, что Милли прикидывается. То есть думал, что она прикидывается. То есть надеялся.

Такой неуверенной, как сейчас, Дэви Гиацинту еще не видел.

– Как разберутся?

В ответ Милли только улыбнулась, продолжая протирать «глок».

– Сама понимаешь, говорить я не стану, – заявила Гиацинта, отворачиваясь. – Не могу.

– А кто тебя просит говорить? – поинтересовалась Милли. – Хотя небольшой допрос организовать можно. Забавы ради… Уверена, рано или поздно твой имплантат активируется, как у бедняги Паджетта. Настоящее воздаяние по заслугам.

Гиацинта снова повернулась к ней:

– Так это месть?

Милли держала рукоять «глока» через тряпочку, а сейчас опустила дуло к лампе, передернула затвор, и один патрон взлетел в воздух.

– Ой, там уже был один патрон! – Милли подняла упавший патрон и швырнула во тьму.

Эхо понесло влажное «плюх!» от скалы к скале.

Дэви знал, что в «глоке» только один патрон. Он долго учил Милли передергивать затвор спокойно и уверенно. Дэви ненавидел пушки не меньше, чем Милли, просто сталкивался с клятыми штуковинами куда чаще, чем она.

Гиацинта отпрянула.

Дэви хорошо ее понимал. Сам он прыгнул бы куда подальше, учитывая, что Милли с пушками не дружит.

– Я двое суток продержала Паджетта на этом островке. Он умер в больнице скорой помощи – у него взорвался имплантат. – Милли вытянула руку и прицелилась в землю между собой и Гиацинтой. – Ты похитила Дэви, имплантировала ему в грудь устройство, мучила его, избивала.

Гиацинта стиснула зубы, потом процедила:

– Теперь мне ясно. Ты ревнуешь!

– Ревную к Мисс Ущербность? – засмеялась Милли. – Дэви с самого начала насквозь тебя видел. Хочешь любовный совет? Если хочешь «склеить» парня, не убивай его друзей у него на глазах. – Милли презрительно усмехнулась. – Дэви – живой человек, и со временем ты могла бы добиться своего. Но он поддался бы тебе от усталости. Ну, бросают же кости брехливой собаке, чтобы та замолчала.

Гиацинта прищурилась, а когда заговорила, страха у нее в голосе Дэви не услышал – только злость.

– Да неужели? Мне так не показалось. Где только он меня не ласкал!

– Ага, – улыбнулась Милли, – пока рубец твой не увидел. Хочешь сказать, это сильно его возбудило?

Гиацинта отвернулась.

– Вот именно, – проговорила Милли.

Потом перепрыгнула разделяющие их пятнадцать футов и ткнула пистолетом прямо в лицо Гиацинте.

Гиацинта отреагировала, как и ожидал Дэви, – вздрогнула, потом попробовала отнять «глок». Она оттолкнула ствол, стиснула запястье Милли и хотела провести сковывающий захват. Прежде чем Гиацинта зацепила Милли локтем, та прыгнула прочь, оставив «глок» в руках у Гиацинты.

Гиацинта завертелась из стороны в сторону, держа «глок» в вытянутых руках. Только ей ничего не было видно.

От тусклого фонарного луча неосвещенная часть острова казалась еще темнее: умирающий костерок окружала почти осязаемая тьма.

Дэви прыгнул в Гнездо: дожидаясь его, Милли терзала полировочную тряпку:

– Ну и стерва!

– Да, она такая, – отозвался Дэви. – Ты как, ничего?

– Может, устроим ей небольшой допросик? – спросила Милли, содрогнувшись.

От такой перспективы Дэви замутило.

– Я лучше убью ее.

У Милли чуть глаза из орбит не вылезли.

– Но ты ведь не…

– Конечно нет, – перебил Дэви. – Я мог сотни раз ее убить; если не сделал этого раньше, то и сейчас не сделаю. Ты на пистолете отпечатки пальцев не оставила?

– Нет, я его через тряпочку держала. Гиацинта ничего не заметила. Сейчас на «глоке» только ее пальцы.