Приказ есть приказ, а сердце... Несколько раз Парамонов просил его навестить раненого: «Он все время тебя спрашивает». «Некогда мне», — отговаривался Алексей. Ему и в самом деле было некогда. Отряд вел бои за местечко Раздольное. Внезапный налет не удался, белогвардейцы подтянули силы и оказали упорное сопротивление. И все же при желании Чугунов мог бы на минутку забежать в лазарет. Но ему не хотелось видеть Борисова. Правда, он уже не чувствовал к нему той острой неприязни, которая возникла в нем тогда, у колодца. Она прошла как-то сама собой. Как-никак вместе в разведку ходили. «И все же чужой он мне. Чужой...» Только невозможно все время думать об одном человеке, когда каждый день ходишь в бой. И Чугунов временами просто забывал о Борисове, вроде и не встречал. Но после того как Раздольное очистили от противника, фельдшер снова напомнил ему: «Зайди к человеку, нельзя же так». — «А чего я пойду, не нравится мне ваш Борисов». — «Зря. Сердечный он паренек. Ласковый». — «Барчук», — презрительно усмехнулся Чугунов. Фельдшер огорченно покачал головой: «Смотрю я на тебя, Алексей, и жалею — до чего же ожесточилось твое сердце. Как ты с ним при коммунизме жить будешь? Вот это мне скажи». Чугунов упрямо насупился. «Не знаешь? То-то же. А ты все-таки подумай».

Больше фельдшер о Борисове не заговаривал, но Чугунов, искренне уважая Парамонова, уже не мог не исполнить его желания. Он просидел у койки Борисова минут десять, не больше, ответил на два-три вопроса Борисова и заторопился: «Конь меня ждет, некормленный». Борисов понимающе усмехнулся: «Ты иди и, если хочешь, возьми эту книгу. Мне медсестра ее подарила. Интересная книга».

Книга была растрепанная, замусоленная, без названия, без начала и конца, и Алексею большого труда стоило прочитать ее: буквы были мелкие-премелкие. И все норовили ускользнуть. Но Алексей упрямо начинал все сначала, и буквы покорялись, становились на свои места, соединялись в слова. Хуже, что и слова нередко попадались непонятные. Написано по-русски, а не поймешь. Ну что такое рангоут? Или бом-брам-рей? Даже не выговоришь. Борисов, наверное, знает. Жаль только, что, продвинувшись вперед, отряд оставил своих раненых в Раздольном. Жаль. Они встретились спустя месяц, когда Борисов уже вернулся в строй.

— Большое спасибо тебе, товарищ, — сказал Чугунов, возвращая книгу.

— Прочитал?

— Да, выучил, — ответил Чугунов. Он и вправду мог сейчас наизусть прочитать всю книгу, от первой до последней странички. Почему-то смутившись и покраснев, он невнятно, скороговоркой, пропуская запятые и точки, залпом выпалил почти три страницы.

— Ну и память у тебя, просто гигантская, — похвалил Борисов. — Значит, понравилась тебе книга?

Нет, не все ему понравилось. Люди в ней какие-то пустые, ненастоящие. То и дело стреляют друг в друга, пыряют кинжалами, рубятся шашками. А спроси их, за что воюют, не ответят.

— Ну и чудак же ты, — расхохотался Борисов. — Они смелые!

Чем-чем, а смелостью Чугунова не удивишь.

— Подумаешь, — пожал он плечами. — У нас в отряде все смелые. Но наши за что воюют? За мировой коммунизм. А эти? Эти за баб да за водку. Паразиты они, вот что я тебе скажу, махновцы.

Зато Чугунову понравилось море, щедро описанное в книге. Оно теперь уже часто снилось ему по ночам, смутно тревожило и разжигало неутолимое любопытство. Моря он никогда еще не видел.

— Ты видел его? — спросил он Борисова.

— Кого? Море? Я же одессит. У нас его там сколько хочешь.

— А ты расскажи.

Здорово рассказывал Борисов о море. Заслушаешься! Должно быть, оно ему самому очень нравилось, и он не жалел красок, описывая штормы и штили, паруса на далеком горизонте, золотистые пляжи Одесщины, пароходы, в которых можно разместить весь отряд, да еще место останется, турецкие фелюги, от которых за версту заманчиво пахнет дальними странами, и рыбачьи шаланды, доверху наполненные серебристой, еще живой рыбой.

— Море я с детства люблю, — признавался Борисов. — И как только кончим войну, пойду учиться на капитана. Это я твердо решил.

— Зачем тебе учиться, ты и так ученый, — уважительно сказал Чугунов.

— Конечно, я кое-что знаю, — согласился Борисов. — Но капитану в сто раз больше надо знать: высшую математику, навигацию. И еще массу всяких вещей.

После этого разговора Чугунов заметно приуныл.

Несколько дней он о чем-то мучительно раздумывал и однажды на привале отозвал Борисова в сторону:

— Дело есть. Если не убьют меня на войне, я тоже стану капитаном. Иначе мне теперь никак нельзя. Кровь из носу, а капитаном стану. А ты, если настоящий товарищ, помоги. Математику эту... Географию и еще что там нужно.

Борисов внимательно посмотрел на товарища:

— А ты, однако, силен, — сказал он одобрительно. — Ну что ж. Все, что имею, все, что знаю, — твое.

...С того дня они старались не разлучаться — ни в бою, ни на отдыхе. Ели из одного котелка, последний сухарь делили поровну, коней своих приучили ходить рядышком — ухо к уху. Спать хлопцы тоже теперь всегда укладывались вместе — спина к спине. Впрочем, спать им приходилось мало. Чугуновым овладела неутомимая жажда знаний. И он мог среди ночи разбудить Борисова: «Хватит дрыхать, давай заниматься». Он иногда даже на марше умудрялся заглянуть в учебник. Некоторым это казалось смешным: боец в седле с книгой в руках и что-то шепчет про себя обветренными губами. Будто умом тронулся. Стали подтрунивать над Чугуновым, но фельдшер сразу оборвал насмешников: «Цыц, дурни, человек святое дело делает, а вы... Башку оторву, кто смеяться будет...»

Неутолимая пытливость Чугунова часто приводила Борисова в смятение. Ученик задавал такие вопросы, на которые учитель при всем желании не мог ответить.

— Спешишь ты, Алексей, — недовольно ворчал Борисов. — И куда ты только торопишься, не пойму.

— Тебя догоняю.

— А что, пожалуй, догонишь. И знаешь, как это будет здорово, если мы в одно время станем капитанами. Представь себе, иду я в море на своем корабле, а навстречу ты на своем. Я командую: «Стоп, машина!», и ты командуешь: «Стоп!» Или еще лучше: прихожу в какой-нибудь далекий порт, ну, например, в Сурабаю.

— Это где Сурабая?

— На острове Ява. Огромный такой порт... И вот