— Но?..

— Это шутка, Секенр. Даже у нас, чародеев, бывает чувство юмора.

— Как мне обращаться к тебе, если я не знаю твоего имени?

— Зови меня просто Пожирательницей Птиц.

— Как пожелаешь, — кивнул я, словно ожидал именно этих слов. — Нам не пора идти дальше?

Но я совершенно не представлял, куда мы направляемся, да и ноги мои совсем утратили чувствительность. Я стоял, как на ходулях — ноги от коленей и ниже казались деревянными. Я привалился к перилам, изо всех сил стараясь держаться прямо, но у меня страшно кружилась голова от голода и от потери крови. Возможно, кровь еще продолжала течь из какой-то раны — этого я не знал.

Пожирательница Птиц вновь обвила меня руками. Я слабо сопротивлялся, пытаясь высвободиться, но она крепко держала меня, так что мое лицо зарылось в ее причудливое одеяние. Стоя в этих необычных объятиях, я пытался разгадать тайну ее имени. Казалось, решение лежит совсем близко, но я не мог дотянуться до него, как до монеты, сверкающей сквозь мутную воду. Разгадать эту шараду я так и не смог.

Очень заботливо она подвела меня к краю крыльца, а затем помогла спуститься на горный склон. Мы долго шли, утопая в снегу по колено. Одеяло волочилось за мной по белоснежной поверхности — я изо всех сил прижимал его к груди вместе с обеими сумками, тщетно пытаясь сохранить тепло.

Одна сумка выпала у меня из рук. Она подняла ее и понесла. Определить на ощупь своими замороженными пальцами я уже ничего не мог, но увидел, что она несет сумку с запасной одеждой. Рукопись по-прежнему оставалась у меня. Я испытал бесконечное облегчение.

— В первую очередь будут удовлетворены твои физические потребности, — сказала она. — А все дальнейшие указания ты получишь наряду с остальными.

— Но ведь всем известно, что каждый здесь… желает чьей-то смерти. Я никогда не понимал, как чародеи вообще умудряются уживаться друг с другом и даже сотрудничать, пусть и по мелочам, в повседневных делах.

Мы спускались по длинному склону. Я неоднократно спотыкался и падал, отчаянно прижимая к себе сумку с рукописью, и не раз терял одеяло. Но Пожирательница Птиц снова и снова поднимала меня, завертывала в одеяло, и мы продолжали путь. Она управлялась со Мной с той же легкостью, с какой опытный кукловод обращается с собственной марионеткой.

— Считай нас, — начала она, — шайкой разбойников, запертых в пещере с несметными сокровищами. Пока разбойники заперты, они сотрудничают, исходя из общих интересов, но стоит им найти выход наружу… о, да, тогда все мгновенно меняется — каждый разбойник стремится унести сколько сможет и помешать другим захватить остальное.

— Привратница… — Зубы у меня стучали так, что я не смог договорить. Мне даже не удалось вспомнить, что я собирался сказать.

— Привратница была глупой девчонкой, решившей, что знает и умеет вполне достаточно, чтобы без труда одержать над тобой верх и таким образом сдать свой выпускной экзамен. Она, без сомнения, жестоко ошибалась, как ты уже знаешь, и о чем будешь вспоминать на досуге всю оставшуюся жизнь, Секенр. Но ее попытка, по обычаям нашей школы, была вполне правомочной. Она предъявила на тебя права. Если в нашей школе появляется новичок, один из нас может попытаться вступить с ним в схватку и убить его. Но лишь один. Мне, например, не дозволено убить тебя прямо здесь и сейчас, если тебя это волнует. А я уверена, что волнует. И не виню тебя. Но существуют определенные правила. Мы — разбойники, вынужденные сосуществовать в одной пещере.

Мне хотелось ей верить. Мне хотелось спросить ее, кто эти правила устанавливает. Но в горле у меня горело, словно его долго терли наждачной бумагой, лицо настолько окоченело, что я не чувствовал, как шевелятся губы.

Тьма поднималась, как туман, ну, даже не совсем, как туман, не как облако и не как тень — просто свет словно постепенно убирали, и небо из стального, серого сразу становилось почти черным. Вдали между вершинами дико завывал ветер.

Прячась от ветра, мы спустились в ущелье. Оно постоянно сужалось. Дорога здесь была выложена брусчаткой, за ней нас ожидал деревянный тротуар под скалистым навесом горы.

По пути нам встретилась девочка примерно моих лет, парящая в нескольких дюймах над досками — ее ноги, как это ни было невероятно, заканчивались прямо в воздухе, причем одна ступня была немного длиннее другой. Кисть и предплечье плавали в воздухе перед ней в некотором отдалении. Я так и не понял, соединялась ли кисть с запястьем.

Я потряс головой и часто заморгал, усомнившись, не подводят ли меня глаза: между верхней и нижней частями туловища виднелся внушительный зазор. Ее окружала какая-то почти одушевленная тьма — непонятно, то ли это была тень, то ли черный дым, то ли просто темная ткань, тонкая, как паутинка.

Я прекрасно рассмотрел ее лицо — абсолютно ничего не выражающий плоский профиль, свободно парящий в воздухе.

И снова мы с Пожирательницей потащились по глубокому снегу. Теперь она несла меня на руках, как ребенка, без труда справляясь с моим весом. Я прильнул к ней, одной рукой обхватив ее за спину, а второй прижав к себе обе сумки поверх одеяла.

Пробираясь по снегу, мы встретили еще одного обитателя этого странного места, как я полагал, другого члена Невидимой Ложи: на этот раз седовласого мужчину весьма преклонного возраста с длинной бородой, настолько изможденного, что он казался обтянутым кожей скелетом. Совершенно обнаженный, он неподвижно стоял на ветру и холоде, словно деревянный идол. Руки его были простерты в стороны, а кожа посинела.

Пожирательница Птиц что-то прокричала ему. Он не ответил.

— Этот избрал очень уж своеобразный путь, чересчур от нас всех удалившись, — сказала она. — Не думаю, что у него когда-нибудь получится овладеть тем видом магии, который он для себя выбрал. Он хочет слиться со всем миром. Землю и небо он считает своей плотью, так что уверен, будто может чувствовать все и касаться всего везде и повсюду. Во всяком случае, такова его теория.

Я зашелся в кашле и нагнулся, чтобы сплюнуть.

— Мне не хотелось бы заниматься тем, что он делает, — с трудом выдохнул я.

— Тебе и не придется. Я полагаю, первое, что тебе, как чародею, нужно — это комплект теплой одежды.

Тяжело дыша, я все же попытался сосредоточиться, привести в порядок мысли и подобрать нужные слова:

— Но, если кто-нибудь… если ты… ты можешь дать мне плащ и вплести в него мою смерть. Моя рубашка может загореться на мне, когда я лягу спать…

— Секенр, — сурово прервала она, словно я оскорбил ее. — Ты предпочитаешь замерзнуть?

— Я… — Новый приступ кашля. Голова отказывалась работать. Нос заложило, а из глаз беспрерывно текли слезы.

— Нельзя ходить босиком по снегу, Секенр. Вначале ты отморозишь ноги. Затем обмороженные конечности почернеют, начнется гангрена. Тогда тебе придется выбирать между ампутацией и смертью.

— Такое… действительно… может случиться?