Я попытался сфокусироваться, привести мысли в порядок. Я явно о чем-то забыл.

Свалившись на пол, я потихоньку отполз от окна. Ледяной ветер по-прежнему обдувал меня. Я так окоченел, что двигался с трудом.

О чем же я позабыл? Я попытался, сконцентрировавшись, ухватиться за эту мысль, но она ускользала и таяла, как снег в моей руке. Я убил чародея. Что-то связанное именно с этим. Что-то должно было произойти, но так и не произошло…

Одетая в Смерть завопила внутри моего сознания. Я покатился по полу и заметался из стороны в сторону, заткнув уши, но так и не сумел заставить ее замолчать.

До меня наконец дошло. Убьешь чародея, и сам станешь чародеем. М-да. Самое элементарное правило черной магии. Я закричал своим голосом, потом — ее и понял, что она, вопреки всему, каким-то непонятным образом еще была жива только что, когда вылетела из окна, и умерла именно сейчас в глубоком снегу внизу.

Мы с ней стали единым целым, и теперь мое истинное имя было Кареда-Раза, что означало Огонь во Тьме, а в обычной жизни меня звали Гредама. Быстротечным потоком замелькали знакомые сцены: река, болота, лес из свай под деревянным городом.

Это шокировало меня больше всего остального. Гредама, Огонь во Тьме, родилась в Стране Тростников и когда-то плавала между теми же сваями под Городом Тростников, где играли, исследовали мир, открывали свои детские тайны и исполняли свои страшно важные обряды я и мои друзья.

Но ее детские игры весьма отличались от наших — она сдирала кожу с живых детей, после этого аккуратно отрезая им разные части тела, тщательно удаляя органы и члены, но сохраняя при этом жизнь и в совершенстве овладевая искусством пытки болью. В этом и заключалась сила ее магии — в агонии и боли других, в их мучениях и их увечьях. Это было и ее силой, и ее страстью. Она не знала ничего иного.

Еще маленькой девочкой она начала экспериментировать: вначале с животными, затем — с детьми своего возраста, а потом — с матросами, которых завлекала навстречу гибели, предлагая им себя весьма изощренными способами. Временами она становилась ужасом, приходящим в ночи, от которого не спасались ни богачи, ни священники, ни правители, оставляя за собой содранную кожу, скальпы, лица или гениталии, прибитые к дверям гвоздями.

То, что я сделал с чародеем заргати, Собачьей Мордой, казалось ей шуткой, детской забавой. Она-то сама выделывала кое-что похуже еще до того, как ей исполнилось лет десять. В двадцать лет к ней явился Сюрат-Кемад, благословивший ее и даровавший ей тайное имя. После этого она стала на равных общаться с эватимами, разговаривая с ними на их языке, так как была доверенным лицом Повелителя Смерти — он посвятил ее в свои тайны, которых не знал ни один смертный. И такую жизнь она вела не одну сотню лет, став такой, какой была, когда я столкнулся с ней.

Теперь же она стала частью меня и яростно свирепствовала внутри моего сознания, грозя ошеломить всех остальных живущих внутри меня своей ничем не разбавленной злобой, выливая на них злорадные воспоминания о тысячах жертв, по-прежнему страдавших живыми где-то вдали, ослепленных, с содранной кожей, сжигаемых на медленном огне и неспособных умереть. Это доставляло радость Гредаме или Кареда-Разе, которую Секенр не совсем точно назвал Одетой в Смерть. Нет, она была Пожирательницей Боли. Боль была для нее и источником наслаждения, и всей ее жизнью.

Вскрикнув, я вслух воззвал к отцу, к Бальредону, к Сивилле, ко всем, кто мог освободить меня от ужаса быть Кареда-Разой. Но мои слова так и остались пустыми звуками. Мельком я увидел Сивиллу в ее собственном доме среди шевелящейся паутины, заполненной костями, и ее лицо было подобно луне на темном небе. Пустые звуки. Значимые слова не складывались. Я не мог в достаточной степени сфокусировать свои мысли, чтобы воззвать к ней.

Она исчезла. Внутри меня пробудился отец. Действуя молниеносно, он сразил Кареда-Разу и загнал ее вглубь моего подсознания. Я сразу же ухватился за образ массивной тюремной двери. Я пожелал, чтобы она закрылась. Я представил себе ее запертой на тысячу засовов. Отец закрыл ее тяжелым металлическим засовом. Он повернул ключ в массивном замке. Бальредону с Орканром и всеми остальными пришлось немало потрудиться, таская тяжелые камни, чтобы забить туннель, ведущий к этой двери.

Лекканут-На попыталась меня успокоить.

— Помни о том, что ты Секенр, — сказала она. Мысли и воспоминания Кареда-Разы превратились в угасающее эхо в пещере, затухающее, но никогда так и не исчезающее полностью.

— Все было проделано довольно грубо, — сказал отец вслух, воспользовавшись моим ртом. В горле у меня пересохло, я сипел. Я попытался встать, но не смог. Пришлось перекатиться на бок. Теперь я уже почти полностью окоченел от холода. Причем я не мог сказать, прекратилось ли у меня кровотечение или нет.

— К сожалению, это было лучшим из всего, что я мог придумать, — проворчал я. — И мне казалось, я осуществил это… достаточно успешно.

— По крайней мере, ты сам придумал план и претворил его в жизнь, — высказалась Лекканут-На также вслух. — Это само по себе уже достойно похвалы.

— Да, это очень важно, — подтвердил Ваштэм. — Но тебе еще многому предстоит научиться, Секенр, и я уверен, что ты и сам прекрасно понимаешь это. Возможно, сама простота твоего плана и спасла тебя. Она ждала, что ты нападешь на нее с помощью магии, а не ручки. Твое главное преимущество по-прежнему заключается в том, что враги недооценивают тебя.

— Я догадывался об этом… — Мои слова прервал приступ кашля.

— Одевайся, — велела Лекканут-На внутри моего сознания.

Но несмотря на то, что я ужасно замерз, что мои руки и ноги одеревенели, а на боках запеклась кровь, я в первую очередь собрал страницы своей драгоценной книги, расправляя помятые листы, исступленно считая и проверяя их, чтобы убедиться, что все они сохранились, хотя мои пальцы с трудом их удерживали.

Книга сохранилась полностью. Я испытал ни с чем не сравнимое облегчение. Пришло время отправиться на поиски деревянного футляра с неоконченной страницей, той самой, над которой я работал перед тем, как вернулся сюда. Его я обнаружил, лишь забравшись под кровать. Потянувшись за ним, я испытал приступ жесточайшей боли — рана в боку вновь открылась.

Лишь уложив рукопись, ручки, монеты и статуэтку Бель-Кемада обратно в водонепроницаемую сумку, я наконец-то понял, что по-прежнему сижу совершенно голый, что у меня кровоточат десятки ран и что я полностью окоченел и не могу двинуться с места.

Я порвал одну из своих старых рубашек и попытался перевязать раны. Насколько я мог судить, ни одна из них не представляла угрозы для жизни, какие бы неудобства они мне не доставляли. На сей раз мне не нужно исцелять себя с помощью внутреннего огня, я мог положиться на естественные ресурсы организма, а не на магию. Да, на теле появятся новые шрамы, но уязвимых мест больше не будет.

Я постарался одеться как можно теплее: набедренная повязка, две пары штанов, вначале — моя собственная рубашка, затем — три гигантские туники Луны, свешивавшиеся ниже коленей. Моим окоченевшим пальцам стоило немалого труда закатать рукава до устраивавшей меня длины. Я с трудом, морщась от напряжения, влез в когда-то нарядный, но теперь безнадежно порванный жакет, который Тика когда-то купила мне в Тадистафоне. Подсыхающая кровь приклеила майку к спине.