В результате главным помощником учителя стал Юсуф. Узнав об этом, немой до ушей залился румянцем, а на губах его заиграла застенчивая улыбка. Юсуф вперил взгляд в землю, словно хотел провалиться сквозь нее от смущения. Что до Джахана, то он извлек из этого случая важный урок. Он осознал, что достиг переломной поры и отныне лишь от него самого зависит, будет ли его талант развиваться далее или же зачахнет. Давуд, Юсуф или Никола ни в коей мере не являются его соперниками. Единственный соперник Джахана – он сам.

* * *

Все лето они занимались перестройкой и расширением пострадавших от пожара зданий. На строительстве царила непривычная тишина. Рабочие не вели между собой разговоров, не обменивались шутками, не смеялись, не покрикивали друг на друга. В полном молчании они таскали доски, закрепляли шкивы, ели в обеденный час похлебку. Даже когда несколько десятков человек, натирая ладони тросами, устанавливали огромную мраморную колонну, не слышно было возгласов: «Аллах, Аллах». Если работа шла хорошо, десятники воздерживались от похвал, если же дело стопорилось, не позволяли себе громогласных упреков и ругательств. Даже грохот топоров и визг пил, казалось, были не такими оглушительными, как обычно. Люди двигались, словно бесшумные тени, и возникало впечатление, будто бы все они только что очнулись от тяжкой дремоты. Близость султана Мурада повергала всех в трепет.

В течение этих нескольких недель Джахан познакомился с дворцовыми слугами, которых не знал прежде, и побывал в покоях, куда раньше не заглядывал даже краешком глаза. Дворец представлял собой настоящий лабиринт, хитросплетение залов и коридоров столь сложное, что его можно было сравнить со змеей, проглотившей свой хвост. Всякий, кто оказывался там, ощущал себя таким одиноким, что радовался обществу собственной тени, но при этом дворец был столь многолюден, что обитатели его задыхались от недостатка воздуха. Ныне в серале насчитывалось куда больше жителей, чем во времена султана Сулеймана: возросло и количество наложниц в гареме, и количество стражников у ворот, и число поваров на кухне. Подобно огромной рыбе, которая не ведает чувства насыщения, дворец заглатывал все больше и больше людей.

Закончив с кухней, зодчий Синан и его ученики приступили к перестройке гарема. Наложницы, скрывающиеся во внутренних покоях, разумеется, не попадались им на глаза. Джахан мечтал увидеть если не саму Михримах, то хотя бы какой-нибудь предмет, ей принадлежащий: носовой платок с инициалами любимой, бархатную туфельку, гребень из слоновой кости. Но ничего подобного ему ни разу не встретилось. Однако несколько дней спустя Михримах передала ему записку, в которой говорилось, что они вместе с дадой вернулись в свой особняк. «Завтра в полдень мы будем проходить через Первые ворота», – говорилось в записке.

В назначенный час Джахан, устроившись в ветвях высокой яблони, весь обратился в ожидание. Солнечные лучи раскаляли спелые яблоки, которые никто не осмеливался срывать, ибо они принадлежали султану. Сам же Мурад не имел времени, чтобы заниматься подобными пустяками. Сердце Джахана радостно затрепетало, когда он услышал стук колес. К воротам приближалась карета. Двигалась она очень медленно, или, может быть, так казалось Джахану, для которого каждая секунда превратилась в вечность. Стук его сердца наполнял просторы вселенной. С отстраненностью, неведомой ему прежде, Джахан наблюдал за земными делами. До него доносились шелест листьев, шорох песчинок, шум крыльев бабочки. Он упивался каждой мельчайшей особенностью этого бесконечного мгновения, ибо знал, что оно больше не повторится. Время превратилось в реку. Одинокий и неприкаянный, Джахан стоял на поросшем травой берегу и смотрел на воду. Но вот карета остановилась. Белая ручка, грациозная, как птица, мелькнула в окне, раздвигая занавески. Михримах взглянула вверх и увидела Джахана, примостившегося в ветвях. Лицо ее просветлело, когда она встретила его взгляд, исполненный обожания. Доли секунды хватило дочери Сулеймана, чтобы понять: несмотря на протекшие десятилетия, несмотря на разделяющую их пропасть, несмотря на морщины, покрывшие их лица, и седину, заблестевшую в их волосах, чувство, которое погонщик слона и ученик зодчего питал к ней, осталось неизменным. Джахан не отрываясь смотрел Михримах прямо в глаза; на этот раз он не спешил склонить голову в почтительном поклоне. На щеках женщины заиграл легкий румянец, губы тронула нежная улыбка. Она извлекла пропитанный благовониями платок, лежавший у нее на груди под платьем, и бросила его на землю, зная, что Джахан поспешит поднять этот бесценный подарок.

Стоял знойный и душный день священного месяца Рамадана. Вследствие поста работа изрядно замедлилась. Джахан не слишком страдал от голода, но жажда была для него невыносима. И не важно, сколько воды он выпивал за сахуром,[30]ибо потом во рту у него все равно было сухо, а язык, казалось, покрывала пыль. Промучившись несколько часов и ощущая, что терпению его настал предел, Джахан отправлялся в садик за кухней, где бил небольшой фонтан. Прополоскав рот, он, конечно, не утолял жажду, но хотя бы избавлялся от привкуса пыли. Иногда случалось, что ученик зодчего глотал несколько капель. Бесспорно, то был грех, который не укроется от всевидящего взгляда Аллаха. Но Джахан надеялся, что Создатель, владеющий всеми водами этого мира, не пожалеет для своего раба одного жалкого глотка.

Однажды, направляясь к фонтану, Джахан заметил впереди какого-то человека, который быстро исчез за кустами. Тем не менее Джахан узнал немого Юсуфа и поспешил вслед за ним. Он решил, что настало самое время выяснить, что тот скрывает.

Юсуф подошел к пруду, где любил купаться Чота. С непроницаемым лицом он уселся на берегу. Поначалу Джахан подумал, что его товарищ тоже хочет тайком утолить жажду. Но немой продолжал сидеть у воды, глядя на свое отражение. Вид у Юсуфа при этом был печальный и подавленный, словно его только что разлучили с человеком, который был для него дороже всех на свете. Джахан наблюдал за ним, не торопясь начинать разговор. Юсуф сидел так неподвижно, что если бы не взгляды, которые он время от времени бросал в сторону стройки, его можно было бы принять за каменное изваяние.

Затем рассеянно, словно во сне, он снял перчатки. Руки у него были белые, нежные, без всяких следов ожогов. «Зачем же он лгал?» – изумился Джахан. А в следующее мгновение произошло нечто еще более невероятное. Юсуф начал мурлыкать песню. Его голос, которого никто никогда не слышал, оказался высоким и мелодичным. Джахан затаил дыхание. Он прекрасно понимал, что случайно столкнулся с чужой тайной, и не представлял, как поступить.

Юсуф смолк. Сообразив, что момент для разоблачения упущен, Джахан решил незаметно скрыться, но неосторожно наступил на сухой сучок. Услышав треск, Юсуф резко повернулся. Взгляд его встретился со взглядом Джахана. На лицо «немого» набежала тень, а губы изогнулись, как у ребенка, который собирается заплакать. Испуг Юсуфа был так велик, что Джахану захотелось подбежать к нему, успокоить и заверить, что он никому не выдаст его тайну. Вместо этого он поспешно повернулся и зашагал в сторону стройки. Остаток дня Джахан пытался выбросить случившееся из головы, но взгляд его непроизвольно устремлялся к Юсуфу. Однако человек, которого все считали немым, упорно ходил с потупленной головой, вперив взгляд в землю.