— Это я выбрал вам имена, — признался тот. — Габриэллой звали мою бабку. Сильвеном — отца.

— Габриэлла… — повторил Сильвен, словно это имя было единственным, что могло помочь ему не сойти с ума.

— Официально считалось, что Габриэлла — ребенок моей единственной дочери…

— …которая оставила ее тебе, едва лишь малышке исполнилось несколько месяцев, — пробормотал Сильвен. — Да, я помню…

Любен кивнул.

— Сначала мы с Жервезой собирались воспитывать вас раздельно. Но потом решили, что будет проще и надежнее поселить вас под одной крышей, в здании музея. Не мог же я, в самом деле, растить Габриэллу в этом гадюшнике…

Любен слабым жестом обвел залитую водой комнату. Весь его домишко буквально стонал, словно не в силах выслушивать этот рассказ. Стены дрожали, задвижки на дверях и окнах скрипели.

— Главным для меня и Жервезы было то, чтобы вы всегда были у нас на глазах. Вот так вы и выросли: в «параллельном мире» Ботанического сада… Как животные в заповеднике — вроде бы и на воле, и в то же время взаперти.

Сильвен едва сдерживался, чтобы не задавать вопросов, которые жгли ему губы. Какие новые ужасные подробности ему предстоит узнать?..

«Но мне нужно это знать!»

Его подбородок дрожал, губы по-прежнему шевелились: он беззвучно выговаривал какие-то слова. Наконец Сильвен сумел вслух произнести:

— Но… если вы хотели влить свежую кровь в аркадийцев — тогда почему вы не отдали нас им, вместо того чтобы растить при себе, как человеческих детей?

Взглянув на него с грустью, Любен откинулся на спинку кровати. Намокшее покрывало хлюпало, как пропитавшаяся водой губка.

— Ах, Сильвен, друг мой… Если бы все было так просто!..

В глазах смотрителя Тринитэ уловила целый вихрь эмоций.

— Сначала мы должны были убедиться, что вы вообще жизнеспособны… учитывая ваше… происхождение.

Перед глазами Сильвена снова возникло отвратительное зрелище: его мать, совокупляющаяся с самцом обезьяны…

— Потом все здесь к вам привыкли: смотрители зоопарка, сотрудники музея, жители соседних кварталов, посетители… Когда вы были маленькие, все, кто видел, как вы играете в саду — как будто на огромной персональной детской площадке, — называли вас…

— Адам и Ева, — прошептал Сильвен.

— Да, или Поль и Виржини, — прибавил старик с ностальгической улыбкой.

Но Тринитэ, отбросив всю эту романтику, напрямик спросила:

— Но ведь не восхищение окрестных жителей заставило вас отказаться от первоначального плана?

Любен со стоном вытянулся на кровати. Его лицо побледнело. Угли в камине погасли, полностью залитые водой.

— Нет… просто нам неожиданно повезло…

Тринитэ взглянула на него непонимающе.

— Вскоре после рождения Сильвена и Габриэллы парижская мэрия развернула масштабные подземные работы, которые даже Жервеза и ОЛК не смогли остановить.

— Какие работы?

— Прокладку новых линий RER[14].

— И что же?

— Сами о том не подозревая, рабочие засыпали все ходы, ведущие в Аркадию…

— И… аркадийцы оказались заперты под землей? — в замешательстве проговорила Тринитэ. — Они не смогли оттуда выйти, даже когда работы закончились?

— Нам ничего не было об этом известно…

— Как это ничего? — спросил Сильвен.

— Мы с Жервезой ждали их появления в любой момент. Мы готовы были отдать им полный отчет о наших экспериментах, об эволюции белых обезьян — поскольку, разумеется, они ничего не знали о твоем с Габриэллой существовании…

— А они так и не пришли…

Глаза Любена на мгновение широко раскрылись.

— Никогда.

Тринитэ, ничего не понимая, смотрела на комнату, на грозящую ворваться в дом убийственную воду за окном, на весь этот мир, стоящий в двух шагах от гибели…

— Но тогда… вот это все…

— За те много лет, что аркадийцы ничем не напоминали о себе, мы почти успели забыть их мир, ныне отрезанный от нашего. ОЛК превратилось в обычный клуб, собрание доморощенных исследователей подземелий, белые обезьяны превратились в обычное развлечение для посетителей зоопарка, а Сильвен и Габриэлла — в обычных детей…

Любен протянул руку к своему воспитаннику. Тот слабо сжал ее, избегая, однако, встречаться взглядом со стариком.

— Да, в наших настоящих детей! В конце концов, мы ведь и правда были вашими родителями. Мы стали ощущать ответственность за вас — а раньше мы ничего подобного не испытывали, увлеченные лишь своими опытами… Мы поняли, какой страшной трагедией может стать потеря ребенка…

В голове у Сильвена словно гудел колокол, сердце молодого мужчины отчаянно колотилось, но он продолжал молча слушать.

— Восемь месяцев назад, — помолчав, продолжал Любен, — они появились снова…

— Кто?

— Аркадийцы.

— Как?

— За тридцать с лишним лет они, очевидно, прорыли новый ход на поверхность.

— И… где они появились?

— В Ботаническом саду. Все произошло очень просто. Один из них подошел к Жервезе возле клетки белых обезьян и спросил: «Вы не забыли нас, мадам хранительница?»

— Чего он хотел?

Любен с силой растер ладонями лицо:

— Узнать, насколько мы продвинулись в наших экспериментах…

— И что же?

Любен нахмурился:

— Из всех вариантов поведения твоя мать выбрала наихудший… Вместо того чтобы выложить карты на стол или попытаться скрыть от наблюдателя ваше существование, она запаниковала и притворилась, что вообще его не узнает.

— И даже его не выслушала?!

— Нет, выслушала, но, когда он закончил свой рассказ, она посмотрела на него в упор и произнесла: «Месье, я не знаю, кто вы, но вы беспокоите наших посетителей, и я прошу вас покинуть зоопарк» — тем тоном, который тебе и всем нам так хорошо знаком. А потом позвала Эрве и Жозефа и велела им проводить его до выхода на улицу Линнея…

— Как наблюдатель отреагировал?

— Он остался невозмутимым, лишь сказал: «Ну что ж, если вы, мадам хранительница, предлагаете мне эту игру, я сделаю свой ход через двадцать четыре часа».

— И что произошло через двадцать четыре часа?

— Взрыв в Майо…

Все трое долго молчали. Комната Любена все больше напоминала бассейн.

— А еще через день Жервеза нашла записку — кто-то приклеил ее скотчем к прутьям клетки белых обезьян. В ней было написано: «Ну что, теперь память к вам вернулась, мадам Массон?»