— Да, — согласился он.

— Так что радуйся, что отделался от меня. — Ее пальцы ерошили его коротко подстриженные волосы.

— Да.

— Тебе не обязательно соглашаться со всем, что я говорю. Поцелуй меня, Роберт. Давай поцелуемся как следует.

— Да. — Он и не заметил, что сильно дрожит, пока не попытался отыскать губами ее рот. Глаза его были крепко закрыты, но горячие слезы все-таки просачивались из-под век.

Придержав руками его голову, она поцеловала его.

Он застонал и обнял ее так крепко, как будто собирался навсегда впечатать ее в свое тело. Так целовать можно только от отчаяния, такой поцелуй не приносит радости.

— Боже милосердный! — взмолился он. — Довольно, уходи, Жуана, или позволь мне уйти. — Он судорожно проглотил комок, образовавшийся в горле. — Только скажи мне еще разок.

— Что я люблю тебя? — спросила она. — Я буду любить, пока мне не исполнится восемьдесят лет, а тебе восемьдесят два. Нет, вношу поправку. Я намерена жить долго, а ты обладаешь талантом ловко увертываться от пуль. Поэтому пусть будет девяносто и девяносто два. Или сто и сто два.

— Уходи! — хрипло сказал он. — Черт бы тебя побрал, женщина, убирайся отсюда. Я не могу выйти отсюда в таком виде. Уходи.

Она нежно прикоснулась к его лицу кончиками пальцев.

— Как глупы мужчины. А я люблю самого глупого из мужчин так, что не могу выразить любовь словами. Я люблю тебя, Роберт.

И она ушла.

Ему всегда казалось забавным, когда говорили о разбитом сердце. Но когда он добрел до письменного стола и, опершись обеими руками на крышку, наклонился вперед и закрыл глаза, ему было не до смеха. И ничего забавного тут не было.

Надо было сделать много дел, что у человека, любившего действовать импульсивно, вызывало раздражение, хотя ее решение не было импульсивным шагом. Оно созрело давно в ее сознании, однако, созрев, поразило как удар молнии. И поскольку решение не было импульсивным, надо было делать все как следует и по порядку.

Надо было написать несколько писем, в частности, письмо Матильде, приложив к нему деньги в размере жалованья за два года. Надо было обзавестись одеждой. Ее наряды португальской маркизы абсолютно никуда не годились, и, взглянув на ряды однообразных белых одеяний, она ничуть не пожалела о том, что придется расстаться с ними навсегда. Платье Жуаны Рибейру ей тоже больше не пригодится. Тем более что оно совсем износилось. Когда его предложили экономке, чтобы использовать в качестве тряпки для уборки, она и то посмотрела на него с большим сомнением. Да и платье такое оказалось единственное. А женщине одного платья маловато.

Проблему гардероба было не слишком трудно решить. Ее приятельница София, в доме которой она жила, всегда любила аккуратные практичные платья. Жуана выбрала несколько платьев из ее гардероба и немедленно принялась ушивать их в талии и укорачивать подолы. Поскольку сама она давненько не брала иглу в руки, пришлось позвать на помощь одну из служанок. А сама она тем временем написала письмо Софии и приложила щедрую сумму в оплату ее одежды.

Надо было также поговорить с Дунканом, Она позвала его на следующий день после бала и объявила о своем решении, едва он успел перешагнуть порог. Она не хотела вселять в него несбыточные надежды.

— Извини, Дункан, я не могу выйти за тебя замуж. Я не смогла бы сделать тебя счастливым, потому что сама не была бы счастлива.

— Но, Жуана, — возразил он, — мне казалось, что ты всегда мечтала о муже-англичанине и доме в Англии.

— Да, — сказала она, — мечтала, причем много лет. Иногда мы бываем очень слепы. Чтобы быть счастливой, мне мало такой жизни.

И она говорила правду. Она все ясно поняла на балу, когда Роберт произнес свои глупые слова. Правда, ему они не казались глупыми, и ей бы тоже не показались, если бы ее внезапно не озарило.

Ни один из нас не будет счастлив, живя в мире другого, как только пройдет новизна нашей страсти друг к другу.

Она слышала его слова так же ясно, как тогда, когда он их произнес. Слова, которые она поначалу восприняла как нечто само собой разумеющееся, стали для нее истиной. Разумеется, он никогда не будет счастлив в ее мире. Он терпеть не мог светские увеселения и чувствовал там себя отвратительно. Она же никогда не была бы счастливой в его мире. Будучи дочерью французского графа и вдовой португальского маркиза, она всегда жила так, как живут богатые и привилегированные люди. Она была леди.

Но была ли она когда-нибудь счастлива? Она считала свою повседневную жизнь невыносимо скучной, бесполезной, бессмысленной. Кроме флирта, ничто не привносило в нее ни азарта, ни волнения. Но и флирт, по правде говоря, не доставлял ей большой радости. Спокойная жизнь в английском поместье? С матерью и сестрой Дункана, пока он не вернется домой? Да она с ума сойдет!

Значит, она никогда не была бы счастлива с ним? Но она была счастлива, когда, сбросив личину маркизы дас Минас, жила некоторое время с Дуарте и его сподвижниками из «Орденанзы». Она была счастлива в течение нескольких недель, проведенных с Робертом между Саламанкой и Буссако. Она была тогда невероятно, абсолютно счастлива, причем не только потому, что была с ним, но и потому, что была свободна от условностей своего мира и открыта опасностям, риску и другим чудесным ощущениям, которыми богата жизнь в другом мире.

Неужели она откажется от захватывающих ощущений потому лишь, что принадлежит к другому миру? Неужели променяет Роберта на Дункана? Что за абсурдная мысль!

Она поняла это, как только он произнес свои слова. И была готова немедленно поделиться с Робертом своими мыслями. Она почти всегда была импульсивна. Сначала подумать, а потом действовать было не в ее характере. Но сейчас она поступила по-другому. Такое важное решение, от которого зависела вся ее дальнейшая жизнь, нельзя было принимать, подчиняясь импульсу. А что, если потом, когда она поразмыслит как следует, окажется, что такие мысли были порождены лишь нежеланием расстаться с ним?

И вот теперь она знала, что не ошиблась. Человек, которого она любила, жил в том самом мире, в котором она в конечном счете могла бы быть счастлива. Значит, надо поступить так, как подсказывает разум.

Итак, с улыбкой думала Жуана, в кои-то веки она будет действовать, прислушиваясь к голосу разума.

В Арруде его разместили в маленьком домике, где он некоторое время прожил вместе с капитаном Дэвисом, пока тому не пришлось уехать в Лиссабон подлечить нагноившуюся рану, полученную в сражении при Буссако. И теперь Блейк жил в полном одиночестве, поскольку хозяева домика уехали, не очень поверив, что вторжение французской армии удастся сдержать.

Одиночество его не пугало. Он даже был рад возможности побыть одному и никого не видеть. В армии такая роскошь не часто выпадала на долю солдата. Ему надо побыть одному, чтобы научиться справляться с эмоциями и не вымещать свое плохое настроение на людях, которые от него зависели.