Утром, в восемь с четвертью часов десятого сентября, мы наблюдали довольно оригинальное явление: над северо-восточными горами, ниспадавшими к Куку-нору и убеленными в верхнем поясе снежным покровом, стояла густая туча; от нее обрывалась однообразно-серая дымчатая завеса, по фону которой спускалась лента более густой и темной окраски, резко выделяясь на сером небе; временами эта лента видоизменяла свои очертания, а минуты через три исчезла совершенно.

В урочище Цунгу-джэра[245], как и в предыдущий путь, экспедиция остановилась биваком, но в прозрачной речонке мы уже не нашли никакой жизни. Напрасно мои спутники забрасывали сети – рыбы не было, она ушла в глубь озера. Надвигавшаяся суровая пора незаметным образом накладывала на окружающую природу свою тяжелую угрюмую печать.

Проходя по тем местам, где летом росли буйные травы, склонявшие свои головки под дыханием ветерка, мы не узнали степи. Корма были основательно вытравлены: везде пестрели стада баранов, яков, табуны лошадей и темные банаги туземцев, довершавшие картину большого тангутского стойбища.

Поднимаясь к перевалу Шара-хотул, экспедиция вскоре оставила за собою речки Ргмыд-чю, правый приток Куку-рачю и развалины китайских ямуней и ямпаней – управлений и цитаделей, некогда служивших средоточием представительства китайской власти. В одной из горных «падей», над которой вились грифы и бородачи-ягнятники, я неожиданно заглядел лисицу. После выстрела из винтовки зверь свернулся в клубок, однако, заслышав топот копыт скакавшего казака, он собрал последние силы, дополз до ближайшей норы и бесследно скрылся в ее глубине.

С вершины Шара-хотул мы последний раз с большою грустью оглянулись на далекий голубой Куку-нор и седовласый Сэр-чим. Впереди простирался знакомый горный ландшафт, а дальше залегали аккуратные прямоугольные участки хлебных полей. Узнав от туземцев, что в вершине ближайшего бокового ущелья находятся залежи каменного угля, я предложил геологу экспедиции заняться исследованием означенного места, с тем чтобы вновь присоединиться к главному каравану в Синине. А. А. Чернов так и сделал.

По мере спуска в долину Донгэра температура воздуха ощутительно повышалась, дожди прекратились, и наступила сухая, ясная осенняя пора. Листва на деревьях пожелтела и осыпалась. Пролетные птицы по-прежнему развлекали нас: вверх по долине навстречу нам неслись одна за другою необыкновенно многочисленные стаи журавлей; их оригинальные голоса доносились до нашего слуха со страшной высоты в виде странного мелодичного свиста, характер и причину которого сразу трудно было определить. В солнечные дни на припеке все чаще показывались различные насекомые, воздух иногда был полон их жужжанием, а однажды вблизи Синина на кустах тальника я нашел даже целый рой ос, державших себя, правда, крайне апатично.

В Донгэре мы пробыли всего один день и шестнадцатого сентября уже вступили в Синин[246], где нас встретил капитан Напалков, успешно совершивший экскурсию в провинцию Ганьсу.

Разъезд П. Я. Напалкова охватил своим маршрутом больший район, нежели тот, который предполагался вначале; кроме того, сам маршрут удачно расположен по отношению к местам, исследованным нашими предшественниками. Таким образом моему помощнику удалось посетить совершенно неведомый угол Ганьсу и впервые поставить на карту названия девяти новых городов[247].

Получив два пакета почты, мы прежде всего занялись чтением писем; как всегда, дорогие вести с родины принесли одним радостные новости, другим печальные. Наш А. А. Чернов был крайне удручен сообщениями из дома и настолько расстроился, что счел свое дальнейшее пребывание в экспедиции невозможным и официально заявил мне о необходимости вернуться в Россию. Я, конечно, не счел себя вправе удерживать сотрудника в экспедиции против его воли и тотчас приступил к снаряжению обстоятельного транспорта в Алаша; решено было, что геолог возьмет с собою часть коллекций и весь лишний груз в количестве семи вьюков.

Сининские власти приняли экспедицию отменно ласково и любезно; нам отвели отличный дом, расположенный в самом центре города. Молва о нашем плавании по Куку-нору и работах на этом озере, сведения о миролюбивом отношении туземцев быстро облетели Синин и породили много толков и рассуждений. Всех особенно изумляло, что из нас никто не утонул. Цин-цай и прочие чиновники Синина при встрече с нами исключительно говорили о нашем плавании по Куку-нору, о посещении острова, и все они с большим интересом рассматривали лодку в собранном и разобранном видах, даже пробовали садиться в нее и просили показать Чернова и Четыркина их руки, на которых все еще сохранялись основательные мозоли. В конце концов цин-цай сказал: «Вы, русские, первые плавали по Куку-нору, первые сказали нам о глубине Цин-хая и первые иностранцы, посетившие остров Куйсу, или Хай-синь-шень; обо всем этом я непременно сообщу в Пекин».

Чтобы не ослаблять прекрасных отношений и того хорошего впечатления, которое я получал после каждого нового свидания с сининскими властями, я счел излишним напоминать прежние уверения цин-цая о том, что в Куку-норе тонут не только камни, но и дерево, это было само собою очевидно.

Дни пребывания в Синине проходили незаметно: снаряжение каравана геолога экспедиции, с одной стороны, сортировка и упаковка коллекций – с другой, постоянные визиты сановных китайцев и посещение торговцев – все это делало жизнь крайне разнообразной и утомительной. Услужливые коммерсанты приносили на бивак бурханы, различные этнографические предметы и однажды предложили нам даже живую дикую кошку, приобщенную впоследствии к нашему естественнонаучному собранию. Среди всех этих занятий мало приходилось быть наедине со своими мыслями, мало оставалось времени для вдумчивой планировки последнего заключительного периода экспедиции. Далекая богатая Сычуань сильно манила, тянула к себе душу исследователя живой роскошной природой, но вместе с тем желание повидаться с Далай-ламой, приезда которого ожидали в Гумбуме, задерживало меня в районе этого монастыря.

Двадцать седьмого сентября из Синина выступил алашанский верблюжий караван во главе с геологом Черновым; в помощь моему сотруднику были даны двое казаков – Бадмажапов и Содбоев; первому вменялось в обязанность возвратиться в экспедицию из Алаша-ямуня, второму приказано проводить Чернова до Урги, а затем находиться при складе в Алаша.

Главный же караван, состоявший из мулов[248], отлично приспособленных для движения в горах, покинул резиденцию цин-цая тридцатого сентября и успешно зашагал в юго-юго-западном направлении.