Я хотела высушить одежду, но вспомнила, что магия на острове ослабевает.

Мы пошли по знакомой тропе, добрались до полуразрушенного храма.

— Я буду проводить обряд одна, — сказала незнакомка, явно заметив, что я растеряна.

Хотя я сомневаюсь, что ей было до меня дело. Она не Алэрин.

И это ради него я сама прошла в центр, легла на камни.

Незнакомка усмехнулась, пугая до жути. Было в ней что‑то неправильное, неестественное. Но что? Не понять. Да и зачем? Уже неважно.

В ее руках сверкнул острый нож, и едва подействовала магия, не позволяющая мне двигаться, она полоснула им по моим запястьям.

Я закрыла глаза. Не хочу видеть, что она творит. И голос бы этот, шелестящий, читающий нараспев заклинания, не слышать.

В этот раз не было шума, только боль. Острая и сильная. И я снова кусала губы, чтобы не кричать. И темнота, что настигла, не давала в нее провалиться. Мучила, впивалась в каждую клеточку, продлевая агонию.

О чем люди думают перед смертью, когда до заветной черты остается немного? Я не знаю. Мне просто было больно, и рассудок терялся. И когда в темноте послышался голос Алэрина, я подумала, что точно сошла с ума.

А потом боль исчезла, как ни бывало. И я почувствовала спиной холодный камень, кровь на губах и тепло от солнца и чьих‑то рук и заклинаний, лечащих раны. И едва зрение вернулось, утонула в голубизне глаз Ала.

Алэрин.

О чем люди думают накануне смерти? Не знаю. Едва в огне предсказуемо вспыхнуло мое имя, я старался не вглядываться в толпу. Кожей ощущал взгляд Трин и чувствовал, что зря считал себя сильным. Обещал же, клялся не причинять боли. Все напрасно. Сдается, это первый случай, когда я не сдержал слово.

Меня пихнули в какую‑то каморку, заперли, обложив артефактами. Как будто браслеты не блокировали дар! Люди порой так смешны и наивны. Я попытался дозваться Трин, но не вышло. Знаю, что ей больно, плохо и одиноко. И ничем не могу помочь. Прости меня, мое сокровище. За то, что тебе придется это пережить. Нарис и Рэм станут надежной защитой, когда я умру. И Лотта… твоя подружка тебя не бросит, Трин. Я уверен. Русалки, если к кому привяжутся — то навсегда.

Жаль, всего этого тебе не сказать. Остается надеяться, что все и так знаешь.

Я вздохнул, потер виски. Кто я сейчас? Почти что сумасшедший, разговаривающий с тем, кого нет.

И я не чувствую ни боли, ни страха, ни ужаса. Знаю, что поступил правильно. Может быть, впервые в жизни. Только бы с Трин не случилось беды. Понимаю, что друзья помогут, но все же… волнуюсь. Не за город этот проклятый, а за Трин. Смешно? Скорее естественно.

Я устало прислонился к холодной шершавой стене.

Даже попрощаться не дали с тем, кто так дорог. Я и тут… бессилен. Сам виноват, что не остановил вражду магов и храмовников. Но сейчас жалеть поздно. Да может и к лучшему, что Трин не увидит, как я иду умирать. Верховный маг Кардоса, полубог, боевой маг… И ничего это не изменит. Сидеть теперь и мучиться от бессонницы в этой коморке. Додумались же! Мстят и наслаждаются тем, что делают. А я бы лучше провел эту последнюю ночь на берегу. Море может быть хорошим собеседником, внимательным и желанным.

Как там моя Трин? Наверняка не спит. Придет ли проститься? Попытается? Нарис и Рэм не должны пустить. Так будет верно. Но когда все летит в морскую бездну, хочется… просто увидеть Трин. В последний раз. Недоступная роскошь.

Только пусть Трин будет счастлива. Даже без меня. Не я, так кто‑то другой, способный защитить и любить. Не сейчас, когда пройдет время. И от мысли, что все обернулось так, ревность к мифическому, выдуманному мной мужчине, с которым Трин будет хорошо, пробуждается, жжет огнем.

Странная ночь… Я совсем не думаю ни о людях, ни о Кардосе, словно и не было всего этого в моей жизни. Слетело, как шелуха. Знаю, что даже никто не придет проститься. Запрещено. И к чему долгие проводы? Но надежда внутри остается, что друзья нарушат приказ. Да и Трин не сдастся. Только бы не пострадала!

Если бы одним желанием я мог до нее докричаться! Просто дать знать, что все мои мысли до последнего вздоха будут о ней… Несбыточное желание, почти сводящее с ума.

Скрипнула дверь, прогоняя темноту, и я поднялся. Пора.

Тринлейн.

Глаза у Алэрина сверкающие, но уставшие. И дна в этих озерах нет, а тонуть так сладко, что до сих пор не верится в произошедшее.

Ал наклонился, притянул к себе, обнял. Я вдохнула горьковатый запах ирисов. Мой маг и, правда, здесь.

Почти сутки от шипа розы спать будет? Ал справился с чарами, о которых говорила Лотта, меньше чем за час. Иначе как бы он оказался на Заброшенном Острове?

— Как ты жалок, Алэрин! Прервал ритуал ради никчемной бездарной девчонки! — раздался голос незнакомки.

Он выпустил меня из объятий, усмехнулся, поднялся и помог мне встать. Голова кружилась, а спина ныла.

— Этой бездарной девчонке стихия дала силу, Азелера!

Кто? Я уставилась на нее, все еще не веря в то, что услышала. Да быть такого не может! Богиня — и сама проводить ритуал. Зачем ей это? И чтобы она так запросто появилась… Не понимаю. И надо бы, наверное, склонить голову, как полагается в таких случаях, но я вспоминаю холодный расчетливый взгляд, боль, от которой чуть не потеряла рассудок, и положенных перед богами почтения и страха нет. И восхищения при взгляде на Азелеру тоже. Есть только дикое желание защитить Ала. От всего мира. Интересно, что ей от него надо? И откуда они знакомы? Или супруга Морского Бога знает всех, кто дал клятву верности ее мужу?

— Да и та же стихия нанесла мне рисунок артефакта на спину. И я буду Трин защищать, — сказал Ал, обрывая мои мысли. — Никакие чары не помогут и не сдержат это обязательство.

Про свои чувства ко мне Ал говорить не стал, но хватило одного прикосновения, бережного и уверенного, чтобы понять, как сильно меня любят. И сердце затопила нежность.

Азелера расхохоталась. И смех ее был громким, но каким‑то неприятным.

— Стихия, может, силу и дала. А насчет того, что именно она сделала тебя артефактом, ошибаешься.

Азелера величественно опустилась на камень, щелкнула пальцами. Перед нами оказалась старуха с горбатым носом. Черный балахон ее делал костлявой, белые волосы растрепались, а губы напоминали тонкую нить.

Я с трудом подавила вскрик. Глупая, глупая, Трин! Пешка в чужой игре, которую тебе не понять. И я бессильно сжала ладонь.

Успокоиться. Взять эмоции под контроль. Но их столько, что я теряюсь. Лишь Ал рядом и держит, успокаивает.

— И что же ты хмуришься, Алэрин? Твоя девчонка меня сразу признала.

— Трин? — он развернулся ко мне, встревоженный и растерянный.