не удивило, что брат герцогини де Ригаско пришёл помолиться на могиле родича и отдать дань уважения великому Хенилье. Если б кто-нибудь слышал эти молитвы, свежеиспечённый глава муэнского трибунала оказался бы в подвале Сан-Федерико, но мысли скрыты даже от фидусьяров.

– Я не знаю, что слышат мёртвые, – задумчиво произнёс Хайме. – Я был у гробницы Карлоса в церкви Святого Альфонса, я хотел, чтобы он знал правду, вот и всё, что я могу сказать.

– Вы ничего не сказали?

– Со мной был не только, как вы выразились, вечный спутник, но и несколько монахов-павлианцев.

– Этого следовало ожидать, – кивнул головой муэнец. – Что ж, вы сделали всё, что могли. Подумайте ещё раз. Вы не обязаны идти со мной. Я не утверждаю, что вы не вернётесь, но вы можете не вернуться.

– Значит, не вернусь.

– Вы должны снять крест, – напомнил Лихана.

– Я оставлю его здесь, под зеркалом. – Он не обязан, но он пойдёт. В том числе и потому, что может остаться. – Если что-то случится, вы сможете отдать его Инес?

– Я приведу её сюда, и она его возьмёт, – пообещал Лихана и, слегка подумав, добавил: – Если меня больше не будет, это сделает кто-то другой. У вас будут другие распоряжения?

– Нет. – Хайме шагнул к старинному стеклу и замер, потому что резная тёмная рама обрамляла нечто немыслимое. Себя Хайме не увидел, хотя дон Луис честно глядел из смутных глубин. Позади пожилого сеньора виднелось распахнутое окно. Импарсиал торопливо обернулся – Лихана стоял у глухой стены, на которой в обрамлении древнего оружия висел видавший виды щит с коршуном и солнцем.

– Зеркало видит то, что зовёт, и тех, кто по вашим меркам не жив. – Муэнец подошёл ближе и пригладил бородку. – Вы всё ещё согласны?

– Да, – Хайме положил тёплое серебро на блестящий, ни пылинки, стол рядом с высоким кувшином, – я готов.

Семнадцать лет назад он тоже был готов и тоже ждал. Первого в своей жизни боя, оказавшегося последним. Палило беспощадное солнце, болела натёртая рука, а рядом, нахлобучив охотничью шляпу, стоял дон Луис. Другие уже сражались, а они могли лишь смотреть.

Жара, боль, неистовое желание делать хоть что-то… Казалось, это не кончится никогда, но кончилось. Хайме де Реваль выжил, а муэнский сеньор ушёл в странные зеркала и порождённый атлинией бред. «Кто-то ведь должен был уцелеть», – сказал Фарабундо. Видит ли гигант себя в этих стёклах? А Диего? Что он знает о собственном доме? Странном доме, хозяином которого стал в день смерти родичей, но вернулся лишь теперь, спасая Марию…

2

– Воля ваша, сеньор, – буркнул Фарабундо, снимая запорный брус с ворот в дальнем конце полупустой конюшни. Раньше эта стена была глухой или, по крайней мере, казалась таковой. – Только не ездили бы вы. Мало ли что старый сеньор хочет, семнадцать лет ждал, ещё столько подождёт. У них там времени немерено, уж я-то видел…

– Ну и я увижу. – Сердце колотилось и замирало, словно в детстве, когда он впервые поднялся к водопаду и несуществующие крылья потянули к пропасти, обещая полёт.

– А сеньора с сеньоритой? – зашёл с другого бока бывший слуга. – Они-то как, если вы загуляетесь?

– Без меня им в Альконье торчать нечего. – Зачем он вообще притащил нинью сюда? Хотел уйти от Супериоры? Вот и ушёл… – Отправь их с сеньором Бенеро. Дорогу к аббенинской границе знаешь – доведёшь.

– А дальше что? – упёрся Фарабундо. – Сеньора-то ваша не из бойких. Пропадёт одна, хоть и с золотом, а я с ней ехать не могу. Сами видите.

– Бенеро их не бросит, – не моргнув глазом, взвалил на врача двойную обузу Диего, – а меня раньше пугать следовало. Глядишь, и испугался бы…

– Да откуда ж нам знать-то было? – вздохнул великан. – Жили же по-людски. Всего и забот, что дурных охотников гонять… Так едете?

– Еду, – мотнул головой Диего, сам не зная, жалеет он о том, что вернулся, или уже нет. Фарабундо пожал плечищами и потянул створки на себя, впуская в добрую тишину конюшни рёв взбесившегося потока, неистовый невечерний свет и призывное ржанье.

Знакомый гнедой жеребец переступал с ноги на ногу и мотал гривой, он был готов пуститься в путь хоть сейчас. Он не сердился на человека, которого вёз в свой смертный день, да и помнил ли он, что с ним произошло, или просто побежал по новой дороге, не заметив подмены? Диего положил руку на лошадиную холку, ощущая живую конскую плоть и не веря ни своим глазам, ни своим пальцам.

Пикаро снова заржал, и Диего, ухватившись за гриву, вскочил на ожившего жеребца. Хорошо, что, скитаясь с адуаром, он привык ездить без седла и идти навстречу любым страхам.

– Я отведу сеньору в Аббенину! – прокричал в спину Фарабундо. – И лекаря!..

Де Гуальдо обернулся, но белое полуденное солнце било в лицо, заставляя зажмуриться. Гром водопада стал ещё неистовей, по лицу и рукам хлестнули брызги, словно снизу пошёл дождь. Сквозь шум воды прорвался одинокий птичий крик, дождь превратился в ливень, Диего крепче вцепился в жёсткую гриву и открыл глаза. Внизу клокотала белопенная бездна, солнечное безумие отрезало прошлое, а впереди вздымалась, уходя в прошитую звёздами вечернюю синь, радужная полоса. Так близко де Гуальдо её не видел.

Падучей звездой скатился с неба одинокий коршун, понёсся рядом, кипящий котёл стал белыми, пронизанными светом облаками, по которым скользили, стремясь к неведомой цели, крылатые тени. Их собиралось всё больше, этих похожих на распластавшихся птиц теней, но ни одна не напоминала всадника или хотя бы лошадь, и Леон невольно покосился на свои руки. Они были на месте, как и грива и уши Пикаро. Коршун по-прежнему летел рядом, на чёрных крыльях алели странные пятна, а облака внизу начали таять, расплываясь вечерним туманом. Запахло водой, но не бурной, а спящей, грезящей о забытых богах, царствах и войнах…

Свет вспыхнул и погас, полдень обернулся сумерками, спутник-коршун исчез, под копытами Пикаро захрустел гравий, но конь всё ещё нёсся вперёд, вытянув шею, и вечерняя дорога становилась знакомой. Сейчас в неё вольётся замковая тропа, потом будет ручей и два одинаковых валуна, затем поворот, заросли барбариса и берег. Лаго-де-лас-Онсас. Чёрные заросли, зелёное небо, танец ночных мотыльков над серебряной водой, первые редкие звёзды… Уже не свет, ещё не тьма. До полуночи далеко, он бы успел и обычной дорогой. Успел, но не увидел бы радужной арки над самой головой и не узнал, на что похож водопад с высоты птичьего полёта, на что похож сам полёт…

Пикаро перешёл на рысь, обернулся, тихонько