Тем временем бывшему генерал-прокурору был нанесен новый визит. 21 ноября в пять часов к Лопухину явился Герасимов. Алексей Александрович встретил его приветливо: он — по собственным словам — рассчитывал, что начальник Петербургского охранного отделения явился к нему от Столыпина с предложением о примирении (когда-то, до 1906 года, они были друзьями).

Самое время мириться!

Но Герасимов пришел говорить о деле Азефа. Он строго спросил Лопухина, будет ли он давать показания революционерам, если они этого потребуют. По словам Герасимова, Лопухин ответил так:

«На суд революционеров он не пойдет, но, конечно, если ему приставят браунинг, то не может быть и речи о том, что он должен сказать правду и не лгать, и выбора между ним, Лопухиным, и Азефом не может быть…

…Когда я заявил Лопухину, что обнаружение Азефа равносильно измене, что по долгу присяги, совести, чести и благородства он не должен предавать Азефа, бывшего его агента, и притом спасшего ему жизнь, Лопухин, перебив меня, заявил: „Вы знаете, как Министерство со мной поступило: уволило без пенсии“»[281].

Мог ли Лопухин в открытую объяснять свое «предательство» низким личным мотивом? Он отрицал это. Да и Герасимов в поздних воспоминаниях описывает этот разговор иначе. Но… и Алексей Александрович опять лукавил: он уже, не дожидаясь браунинга у виска, выдал Азефа не только Бурцеву, но и эсерам. И никто, заметим, никого из его близких не держал в заложниках.

Герасимов знал, что Лопухин собирается за границу. Он пригрозил, что содержание разговоров, которые он будет там вести с эсерами, непременно станет ему, Герасимову, известно. Именно эти угрозы взбесили Лопухина, который, по собственному признанию, готов был дать собеседнику пощечину… Во всяком случае, на дверь он ему указал.

«…Глубоко возмутила меня взваленная на мои плечи обязанность защищать агента полиции, несомненного в моих глазах преступника; меня возмутило еще и то, что только потому, что я не состою на государственной службе, ко мне в дом позволяют себе вваливаться агенты политического розыска, навязывать мне свои указания, как я должен лгать, и делать мне угрозы»[282].

Агенты политического розыска! Лопухин уже не делает разницы между Герасимовым и Азефом. Зря его не приняли в Партию народной свободы. Он рассуждал уже как настоящий кадет.

Как же Лопухин реагирует?

В тот же день он пишет такое письмо Столыпину (копии — товарищу министра внутренних дел А. А. Макарову и директору Департамента полиции И. М. Трусевичу):

«Милостивый государь Петр Аркадьевич! Около 9 часов вечера, 11 сего ноября ко мне на квартиру в доме № 7 по Таврической улице явился известный мне в бытность мою директором департамента полиции, с мая 1902 г. по январь 1905 г., как агент находящегося в Париже чиновника департамента полиции, Евно Азеф и, войдя без предупреждения ко мне в кабинет, где я в это время занимался, обратился ко мне с заявлением, что в партию социалистов-революционеров, членом коей он состоит, проникли сведения об его деятельности в качестве агента полиции, что над ним происходит поэтому суд членов партии, что этот суд имеет обратиться ко мне за разъяснениями по этому поводу и что вследствие этого его, Азефа, жизнь находилась в зависимости от меня.

Около 3 часов дня, 21 ноября ко мне при той же обстановке, без доклада о себе, явился в кабинет начальник СПБ охранного отделения Герасимов и заявил мне, что обращается ко мне по поручению того же Азефа с просьбой сообщить, как поступлю я, если члены товарищеского суда над Азефом в какой-либо форме обратятся ко мне за разъяснениями по интересующему их делу. При этом начальник охранного отделения сказал мне, что ему все, что будет происходить в означенном суде, имена всех имеющих быть опрошенными судом лиц и их объяснения будут хорошо известны.

Усматривая из требования Азефа в сопоставлении с заявлением начальника охранного отделения Герасимова о будущей осведомленности его о ходе товарищеского расследования над Азефом прямую, направленную против меня угрозу, я обо всем этом считаю долгом довести до сведения Вашего Превосходительства, покорнейше прося оградить меня от назойливости и нарушающих мой покой, а может быть, угрожающих моей безопасности действий агентов политического сыска.

В случае, если Ваше Превосходительство найдет нужным повидать меня по поводу содержания настоящего письма, считаю своим долгом известить вас, что 23 сего месяца я намереваюсь выехать из Петербурга за границу, на две недели, по своим личным делам.

Прошу Ваше Превосходительство принять выражение моего уважения.

А. Лопухин. 21 ноября, 1909 г.»[283].

Письмо было 23 ноября, в день отъезда, вручено не кому-нибудь, а Аргунову. Именно представителя эсеров Лопухин просил отнести письмо на почту («с целью уничтожить во мне сомнение, что документ действительно отправлен» — поясняет Аргунов). Понимал ли Алексей Александрович, что эсеры могут снять с письма копию? Ну, не мальчик же он был. (Аргунов передоверил отправку письма Браудо — предполагают, что копию снял он. Так или иначе, документ был опубликован за границей, что не облегчило участи его автора.)

Письмо содержало официальное заявление: Азеф — агент полиции.

Кроме того, договорились о новой встрече. Лопухин просил, чтобы в ней участвовал Савинков[284].

Бывший шеф полиции играл ва-банк. Почему?

В нем была, по всем отзывам близко знавших его людей, мальчишеская, авантюрная жилка. Но только раз в жизни она проявилась в такой степени. Нужен был импульс извне.

Вспомним два узелка, завязанных нами на память. Оба связаны с Екатериной Дмитриевной Лопухиной.

А теперь еще два свидетельства:

«Говорят, что Лопухин, испугавшись после визита к нему генерала Герасимова, не хотел продолжать свои разоблачения, но его жена заставила его продолжать их, сказав, что если он прекратит таковые, то она со своими дочерьми пойдет к социалистам-революционерам и сама расскажет все то, что ей известно»[285].