скакуна, но все-таки можно было надеяться, что при хорошем уходе и корме она поправится.

Местность, на которой остановились боеры, как сказано выше, вполне гармонировала с их настроением. Это была широкая мрачная котловина, окруженная с двух сторон дикими угрюмыми скалами, почти сходившимися вместе у начала оврага. Над срединою ущелья нависла громадная глыба, ежеминутно угрожавшая обрушиться вниз. Подножья скал обросли эвфорбами и алоэ, дававшими немного тени. За исключением этой суровой растительности не было другой. Ни деревца, ни травки. Лишь в одном месте котловины виднелось два-три жалких куста, немного тощей травы и несколько кустов верблюжьего терновника, на ветвях которого раскачивались, точно длинные кошельки, гнезда птиц-ткачей.

Невдалеке журчал ручей, окаймленный дерном, которого хватило бы на несколько дней на прокорм скота.

Возле этого ручья Пит и разместился со своею лошадью. Молодой человек с самого начала бегства каравана из-под мованы решил отделить Гильди от остальных животных. Ему говорили, что зараза цеце не переходит от одного животного к другому, но он стоял на своем, что лучше изолировать свою лошадь. Упорство свое он оправдывал тем, что Гильди осталась цела, тогда как все другие животные пали.

Молодой человек так добросовестно исполнял роль сиделки около своего четвероногого друга, что спал только днем, пока Гильди кое-как бродила по траве. Не будь ночи так темны, он увидал бы во время своего бдения, как посреди скота неслышно скользила, точно тень, какая-то человеческая фигура.

Появление по ночам этой тени могло бы объяснить боерам некоторые совершенно непонятные случаи внезапной смерти скота, очевидно вовсе не зараженного ядом цеце. Но переселенцам и в голову не могло прийти подозревать кого-нибудь из своей среды в дурных намерениях. Укусы ядовитых насекомых служили в их глазах совершенно достаточным объяснением падежа животных. Боеры сочли бы сумасшедшим того, кто высказал бы хотя бы малейшее сомнение в этом. Они были уверены, что никому не может быть пользы от такого несчастья, так как весь караван одинаково должен страдать от него не только в настоящем, но и в будущем.

Что теперь предпринять злополучным боерам в этой пустыне, вдали от всякого жилья? Как выбраться из нее? Кто повезет теперь их подвижные дома-повозки?

Убедившись в безвыходности своего положения, переселенцы впали в полное отчаяние. Им оставалось теперь ждать только смерти, которая избавила бы их от всех мучений, предстоящих им в недалеком будущем.

Сидя на громадных каменных глыбах, сорвавшихся с утесов и покрывавших часть оврага, Ян ван Дорн, Клаас Ринвальд и Ганс Блом обсуждали свое положение.

- Что за ужасное несчастье! - говорил Клаас Ринвальд. - Без овец и коров мы еще могли бы обойтись - наши молодцы настреляли бы нам дичи на пищу, а от недостатка молока еще никто не умирал. Но остаться без лошадей и быков - это уж полная погибель! Ведь без них нам отсюда не выбраться... Что теперь будет с нами?..

- С нами?! - вскричал Ганс Блом. - Эх, милый Ринвальд, о нас и говорить много не стоит! Если бы мы были одни, то взяли бы да и пошли пешком. Пройти несколько сот миль - не Бог весть какой труд... Устали бы немного - вот и все. Но как быть с женщинами и детьми - вот в чем вопрос!

- Быть так близко от цели и не иметь возможности достичь ее - это поистине ужасно! - продолжал Клаас Ринвальд. - Мне кажется, что хуже этого ничего не могло случиться с нами.

- Погодите отчаиваться, друзья мои, еще не все погибло! - сказал Ян ван Дорн тем авторитетным тоном, которым он всегда говорил в важных случаях со своими приятелями. - Вполне согласен, что положение наше отвратительно, но все-таки унывать и отчаиваться не следует, этим не поправим беды. Докажем, что мы истинные боеры, решительные и способные вывернуться из всякого затруднения. Постараемся же лучше придумать что-нибудь.

Клаас Ринвальд и Ганс Блом покраснели, стыдясь своей минутной слабости. Слова Яна ван Дорна ободрили их, но вместе с тем задели и за живое, затронув их самолюбие.

- Давайте же обдумывать, как нам быть и что предпринять, - продолжал Ян ван Дорн.

- Будь мы, мужчины, одни, нечего было бы и думать, - сказал Ганс Блом.

- Что же вы сделали бы в этом случае? - спросил его бааз.

- А вот что. Я преспокойно повернул бы назад, туда, откуда мы вышли, и снова принялся бы за работу. Там наверное нашлись бы люди, знающие меня как честного человека, и не отказались бы помочь мне деньгами или скотом. Я выплатил бы им понемногу долг и по-прежнему зажил бы без нужды и забот. Конечно, я говорю не об одном себе, а обо всех нас, - добавил Блом, скромно оглядывая своих товарищей.

- Да? Но ведь таким образом мы снова попали бы в подчинение, от которого и бежали! - воскликнул ван Дорн, сверкнув глазами. - Мы сделались бы английскими подданными, - мы - потомки тех голландцев, которые колонизировали Трансвааль и неусыпными трудами, борясь с природой, зверями и дикарями, сделали из него мирный и плодородный уголок, основали общину свободных вэ-боеров! О нет! Лучше умереть, чем попасть снова в рабство!

- Кроме того, - подхватил Клаас Ринвальд, бывший одного мнения с Яном ван Дорном, - вы, друг Блом, забываете о трудностях перехода через карру. Если мы с трудом перебрались через него, имея лошадей и быков, то каково нам было бы теперь идти без них!.. Ну, мы с вами с помощью наших ружей, положим, как-нибудь и пробрались бы назад, а женщины и дети? Могут ли они следовать за нами пешком по местности, где на каждом шагу угрожают всевозможные опасности и препятствия?.. Нет, милейший Блом, ваше предложение никуда не годится... Я не упрекаю вас за него, - Боже меня сохрани, - а только... так говорю. В данном положении я и сам не могу придумать ничего лучшего.

- Очень жаль! - произнес ван Дорн, с чисто голландской флегматичностью выпуская из трубки облако дыма.

- Если вы придумали что-нибудь, то не мучьте нас, сообщите скорее! сказал Ринвальд.

- Да, уж действительно только вы один и можете не унывать даже в таком положении! - воскликнул Блом.

Ян ван Дорн невольно улыбнулся и сказал:

- Я вам объясню мою