Нагнулась, подхватывая Младшую на руки, – словно и не было долгой болезни, не было последних изматывающих дней. Да, придётся за эту заёмную силу ещё расплачиваться, – но и спасибо вам, Звери, не оставили старуху без помощи в этот последний миг…

Да так и опустила тело обратно.

– Кар-р!

Громадный чёрный ворон, куда крупнее обычных своих собратьев, захлопал крыльями, резко опустился на низкую кривую сосенку, преграждая Анее путь к прибою. Старый, весь какой-то обтрёпанный, а на глазах – слепые мутные бельма.

Широкие крылья развернулись.

«А ну-ка, попробуй обойди!»

Сердце у Анеи упало. Совсем-совсем упало, ниже и глубже самого сильного, самого жгучего горя.

Глухо заворчали, пятясь, оборотни. Прикусила губу и спряталась за спину Анеи даже Яринка.

– Что тебе до нас, Вран Великий? Зачем пожаловал, мёртвых владыка, первого подземного царства хозяин? – Старая волшебница гордо выпрямилась.

Ворон склонил голову, посмотрел пристально незрячим глазом. И разом ощутила Анея всем существом своим строгий, непреклонный приказ:

«Моё. Мне отдай».

– Да что ж ты речешь-то такое, владыка? Разве и так не твои все, чья жизнь пресеклась? Позволь уж сестру похоронить по обряду нашему, по закону, в родной земле!.. В чём обида твоя тут, Вран великий, Вран вещий?

Ворон переступил лапами.

Почти к самой земле, в дугу согнулась сосенка, точно под великой тяжестью.

Анея оглянулась, хотя оторвать взгляд от застывшей перед нею страшной птицы стоило большого труда.

Уходят пэры, уходят… И герцог Сомерсет с ними. Уходят, оглядываются, да, похоже, Врана-то видит она одна. Иначе улепётывали бы без оглядки – любой, рождённый что к северу от Карн Дреда, что к югу, встретив Врана, голову и сердце теряет да бежит ветра быстрее.

* * *

…Молли приходила в себя медленно и мучительно. Жгучая пустота на месте магии – ох, вернётся ли?

И на неё сразу обрушилась масса всего – звуки, запахи, чувства, осознание.

Жуткая птица перед ними, маска, как и у Нетопыря, а за ней – что-то совершенно иное, чужое, жуткое.

Неживое.

Прямо перед нею, выпрямившись, стояла госпожа Старшая. Стоять-то стояла, прямая-то прямая, да только видно, что из последних сил. Даже нет, себя сжигая, стояла.

– Кар-р, – сердито сказал ворон. И повернулся, словно указывая на что-то за спиной Анеи подъятым крылом.

Но даже ещё допрежь того, как Молли повернулась сама взглянуть, там раздалось глухое рычание. Глухое, низкое, от которого всё вокруг дрожит мелкой дрожью.

– Карр! – зло и недовольно бросила чёрная птица.

Обернулась и Анея Вольховна, да тоже обмерла.

Ни единого сучка не хрустнуло, ни единой ветки не шелохнулось, но из зарослей выше по склону бесшумно и величественно выплывала огромная коричневая туша о четырёх лапах. Поблёскивает сыто густой мех, насторожены маленькие круглые уши, а глаза смотрят, в отличие от слепых бельм ворона, прямо и пронзающе.

Похож как на её Медведя! Да только не её…

* * *

Не кланялась Анея Вольховна, внучка Змиева, Полозова правнучка, посланнику Врана. А вот медведю, в ком пожаловал сюда сам Зверь Земли, поклонилась низко, в пояс, рукой касаясь камней под ногами.

Медведь мягко не подошёл даже, проплыл к недвижной Предславе. Низко-низко склонился над застывшим и всё равно красивым даже в смерти лицом. Из ноздрей вырвался парок, алая пасть приоткрылась.

– Карр! – возмутился ворон, гневно захлопав крыльями. Куда, дескать?! Не твоё это уже, моё!

Верно, подумала Анея. К её годам и с ее-то жизнью к смерти привыкаешь, видишь в ней часть великого круга, где-то жестокого, где-то необходимого. Один только Полоз великий да Змей Полозович, что человеком обернуться сумел да к людям ушёл, ну и остальные Звери смерти неподвластны. А люди – все её. Даже дед, уж всем чародеям чародей, и то не мог свыше людям предназначенного оказаться, выше смерти встать, хоть и без того великий век прожил, долгий-предолгий – даже ему уйти пришлось, к Зверям вернуться.

Будет Анея печалиться, станет горевать по сестре младшей, любимой, кого в люльке качала да на лужок гулять выводила. Таково сердце человечье, такова природа наша. А чародейка склонится перед Враном Великим да попросит, чтобы не обижал Предславу в тёмной его юдоли, во владениях подземных, чтобы хоть иногда да позволял во снах к родным наведаться, словом перемолвиться, совет подать иль от беды остеречь.

А она ворону не поклонилась даже! Зато Медведю почёт и уважение выказала. Обидчив Вран, может не понравиться ему такое; осторожнее людям со Зверьми надлежит. Как же могла она так…

Медведь поднял лобастую голову, в упор взглянул на ворона. Прокатилась по-над камнями незримая волна, точно вешние воды, из берегов вышедшие.

Были в них и первоцветы, и набухающие почки, и щебет птиц над гнездовьями, и утята, за матерью следующие в первый свой заплыв, и колосящиеся хлеба, и песни косарей да жниц, и вкусный хруст мельничных жерновов, свежую тёплую муку мелящих.

И шелест осенних листьев ощущался в ней, отзываясь не грустью, но радостью – наступил вечер года, трудились деревья, тянулись к солнцу, удлинялись ветки, глубже уходили корни, нелегка была работа, пора и отдохнуть, поспать, когда лягут снега.

И дыхание зимы, но не мертвящей, всё замораживающей, но тоже – весёлой и радостной, ибо когда ценишь тепло домашнего очага и семейный покой, как не под завывание вьюги?..

Всё это прокатилось, перелившись, словно вода через запруду.

Жизнь! Всюду жизнь, и в смерти тоже.

«Моё! – настаивал Вран. – Ибо таков порядок».

«Да, – соглашался Медведь. – Но она – другая. В ней кровь Полоза».

Голоса Зверей, конечно, только чудились замершей Анее. Уже в её собственных мыслях Медведь говорил негромким глубоким басом, а Вран – напротив, резким высоким голосом, словно бы не мужским и не женским.

Наверное, потому, что Врана никто не любит, как и Нетопыря. Боятся, да, но не любят.

А может, ничего такого Звери друг другу и не говорили?

Только Медведь подался вперёд и положил лапу на грудь Предславе.

Отчаянная надежда шевельнулась в Анее, детская, старая – ведь бывает же так в сказках, брызнул мёртвой водою, закрылись раны, брызнул живой – и встал герой, как от сна пробудился!..

Медведь словно почувствовал, вскинул голову, взглянул на Анею сочувственно и чуть ли не виновато. Вздохнул и вновь обратился к ворону:

«Отпусти. Добром».

«О! – обиделся Вран. – А то что?!»

Медведь не сердился. Он огромный и сильный, он несёт на себе всю землю, всех на ней живущих.