Вор наклонился вперед.

— Гнилые вы. Слабые. Этот кум — он себя там выше Бога считал и чо он мне сделал, ну? Я сам всегда за себя слово могу сказать. А вы — шакалы, друг друга грызете…

Вор резко встал.

— А кто в ваше г…о вступит — тем же самым вонять будет…

* * *

Бандиты толклись в «предбаннике», стараясь скрыть друг от друга нервы и страх. Многие из них — а среди них были даже мокроделы, убийцы — отчетливо понимали, что то, что они сделали сейчас — выходит за рамки всего того, что они делали раньше. Сильно выходит. Потому что раньше — они просто шакалили, сбивали куски, в последнее время все больше и больше рекетировали — и кусок сытный, и риска почти никакого, ни один деловой не пойдет и не заявит. А вот сейчас, разгромив автозак и похитив заключенного — они пошли против государства, против государственной воли и государственно власти. Да, они и раньше устраивали побеги, про удачные побеги складывались легенды — но сейчас они взяли не простого зэка — а политического, да еще и едва ли не генерала из органов, который попал в какой-то серьезный замес между своими. Они не были такими уж дураками и видели, что происходит… аэропорт взорвался, солдаты Внутренних войск на улицах. И в их душах, в их сердцах — едва слышным шепотом нашептывал свои слова страх. Страх перед огромной и бездушной государственной машиной, против которой они пошли всерьез — не ограбили, даже не убили, а бросили вызов. И эта машина, с ее легионами солдат, одинаковых как винтиков, безжалостных, равнодушных, взаимозаменяемых — накатит на них и раздавит, как только на то поступит команда.

Они понимали, что своими действиями бросили вызов власти. А этого — делать было нельзя, ибо при желании — ту же Армению можно было очистить от бандитов за семь суток.

Один из блатных, Лапа — его так прозвали за то, что на лесоповале придавило бревном ступню, отчего он хромал, старый и засиженный, не пробившийся в высшую масть, но все равно уважаемый за долгий тюремный стаж вор — уже почти подобрался к двери на двор, когда Валет, выполнявший роль кого-то вроде начальника охраны при Карпете, русский, потому что Карпет своим мало доверял — настороженно прищурился.

— Ты куда, бродяга? — спросил он.

— На парашу… Дело то стариковское…

Лапа и в самом деле был самым старшим их всех — сорок семь лет.

Из-за двери — послышался смех вора — и Валет моментально переключил внимание. Но — напрасно…

Прихрамывая — вор проковылял через двор, роскошный двор, со стойлами для лошади и коровы на дальняк — который здесь был сложен из того же кирпича, и если бы не сантехника, тут и жить можно было бы. Внезапно — остановился, прислушался, потянул воздух, по звериному остро огляделся — не идет ли кто. Судьба стукача, дятла, барабана — незавидна: могут утопить, казнить током, бросить в топку живым, утопить в параше. Лапа был по-звериному осторожен — не работал на местных кумов, которые по копейкам разменяют, не стучал про все, что видел и слышал, чтобы не вызвать подозрения. Чутко прислушивался к тому, что говорили, но не показывал вида — чтобы потом на него не подумали, а подумали на кого-то из болтавших, ловко переводил стрелки. Лапа стучал не на ментов — а на КГБ, его завербовали давно, в ходе давно забытой специальной операции, но на произвол судьбы не бросили. КГБ не интересовала лагерная жизнь, кто кого опустил, и все такое, они работали по крупным целям. Именно поэтому — Лапа ни разу не попался.

Кряхтя, он зашел в туалет, запер дверь. Пошарил в укромном месте в туалете — туалет был деревенского типа, тут можно было кое-что спрятать. С усилием отодрал рацию в пакете — маленькую, трофейную, типа Алинко — трофей из Афганистана. Это — должно было связать его с оперативной группой, которая постоянно контролировала Карпета, но находилась вне зоны видимости. Зачем, ведь у КГБ в окружении вора были свои глаза — Лапа…

Ему сказали, чтобы он не трогал настройку, а просто нажал кнопку и включил ее. Что Лапа и сделал…

— Алло — сказал он, как в телефонную трубку, потому что правилах радиосвязи и понятия не имел…

В трубке было шипение, а потом раздалось.

— Арарат на связи, назовите себя!

Лапа чуть не выронил трубку.

— Алло.

— Арарат на связи, кто это?

К счастью — станция была дуплексной, можно было разговаривать как по телефону.

— Это… Лапа…

— Говорите, вас слушают…

Лапа настороженно посмотрел на рацию. Красиво выражаться — он никогда не умел.

— Короче… тут одного фраера привезли… его с автозака сняли, секете…

— Продолжайте… — после небольшой паузы послышался голос.

— Ну так и чо. Карпет сам с ним базарил, один на один, братву выставил. А этот фраер, которого с автозака выставили — вроде как из вашей конторы большой чин.

— Как он выглядит?

— Здоровый штымп. Рожа разбита, вроде залысины…

— Ясно, ожидайте…

Лапа настороженно посмотрел на рацию. Решил и в самом деле сходить по-большому — медвежья болезнь подвела. Снял штаны и устроился на толчке, решив, что если будут ломиться — он по-любому ее вниз скинуть успеет. А копаться в г… никто не будет, западло…

Рация захрипела вызовом.

— Лапа. Лапа…

Лапа опасливо взял рацию.

— Я это.

— Этот человек из конторы, с залысинами, он все еще там?

— Да, здеся.

— Карпет с ним разговаривал?

— Да и еще двое.

— Кто именно.

— Один — Беляк. Второй — сын Карпета, Штемпель, кликуха. Правильный пацан…

— Выезжать никуда не собираются?

— Нет.

— Хорошо. Выключите рацию и спрячьте ее. Ничего не предпринимайте.

— А… Газарян где? — Лапа вспомнил фамилию куратора.

— Газарян с вами свяжется. Ничего не предпринимайте.

Рация выключилась.

Лапа с опаской посмотрел на непонятный, подмигивающий красной лампочкой предмет. Потом — он бросил его вниз, и с удовольствием увидел, как эта дрянь тонет в зловонной жиже…

И нечего.

Гас Авратакис вел свои дела примерно так, как он вел бы дела, если бы унаследовал от отца бизнес по мелкооптовой торговле алкоголем. Никаких ухищрений, никаких выдумок с Фермы, учебного центра ЦРУ. Держись за своих друзей, бей по своим врагам всякий раз, как только представляется возможность и не позволяй ублюдкам не оплачивать счета.

До сих пор это прокатывало…

Рано утром — Гас Авратакис сел в посольскую машину, довольно новый и заметный Шевроле Каприс с затемненными стеклами. Перед тем как сесть в машину, он окинул взглядом набережную Корниш — со всей ее колючей проволокой, бетонными блоками, итальянскими парашютистами из полка Сан-Марко, держащими палец на спусковом крючке. Возможно, он все это видит последний раз, и с него, как с того бедняги — снимут кожу заживо, а запись — пошлют в Лэнгли.