почти ничего не ел, Матросов, напротив, чувствовал нервный аппетит. Петр Александрович собирался спросить о здоровье собеседника, но удержался. Интересно, знает ли ректор, что Ошеева оказала ему любезность? Посоветовалась ли она с Водовзводновым? Едва он собрался задать этот вопрос, Игорь Анисимович его опередил:

– А ты знаешь, что «Советскую» гостиницу в Ставрополе снесли? А твой друг Федоусов перебрался в Сочи.

Матросов давно не получал вестей из Ставрополя, новость его опечалила, но как-то приятно опечалила. Она отвлекла его от скандалов в министерстве – с доверенными банками, с Деренковским, которого перехватили в самолете с иконами из музейных запасников (мошенник не нашел ничего лучше, как звонить из таможни ему, Матросову), отвлекла от будущего, в которое не хотелось ни двигаться, ни смотреть. Весть шла из прошлого, милого уже своей безобидностью и домашними, скромными масштабами.

– Прекрасный город Ставрополь, – сказал Петр Александрович с чувством. – Жаль, что пришлось оттуда уехать.

Водовзводнов быстро взглянул на товарища и ощутил острую жалость – и к Матросову, у которого явно неприятности на службе, и к давней поре, когда он и вообразить не мог, что все его мечты сбудутся, и, сбывшись, перестанут вдохновлять, – и жалость о прошлой дружбе.

– «Я встретил девушку, полумесяцем бровь», – вдруг тихонько напел-напомнил.

Матросов улыбнулся, не повернувшись к собеседнику. Предложил: «Выпьем за Ставрополь». Голос его сделался глуховат.

Глава 22

Две тысячи шестой

На следующий после премьеры день Тагерт шел в университет именинником, примеряя интонации сдержанного достоинства или благодарной иронии, с какими он будет принимать поздравления студентов и преподавателей. Однако встреченные студенты и преподаватели приветствовали Сергея Генриховича, как во всякий другой день. Никто не остановил его, чтобы поговорить о вчерашнем спектакле, никто не просил автограф, ни у кого не потеплели глаза, а если и потеплели, то не от воспоминаний о «Счастливом Одиссее».

Что же, с горечью подумал он, надо возвращаться к привычным делам: подготовке к докладу в МГУ, подсчету нагрузки, заседанию секции, – да мало ли дел у преподавателя! Праздник окончен, размышлял он, мгновенно позабыв обо всех тревогах и неприятностях постановки. Сыграть спектакль второй, третий, четвертый раз? Здесь, в университете, все, кто хотел, его увидели. Ректора не было на премьере, стало быть, и на второй раз не придет. Гастроли? Когда? Куда? Как вообще это происходит?

Написать еще одну пьесу? Поставить еще один спектакль? Теперь горечь даже доставляла ему удовольствие. Из-за поворота вышли Полифем-Илья и Гриша Куршев. При виде Тагерта Полифем просиял и за несколько шагов до встречи нес перед собой руку, протянутую для пожатия, наготове. Пожимая маленькую крепкую ладонь студента, Тагерт ощутил радостное облегчение: премьера не приснилась или по меньшей мере приснилась не ему одному. На пороге аудитории он уже улыбался: возможно, хотя бы один из пришедших на пару был вчера на спектакле.

Промелькнула неделя, которую Сергей Генрихович провел в ощущении тайной благодарности окружающих. А перед самым Новым годом случилось важное событие: вышел в свет первый выпуск газеты «Наш университет». Пачки газет были выложены на каждом этаже в самом конце дня. Тагерт заметил уже прочитанный кем-то и оставленный на скамье у гардероба экземпляр и, выходя из университета, сунул его в портфель, чтобы прочесть в метро. Газету напечатали на плотной бумаге, что делало ее не совсем похожей на газету.

В вагоне он встал у закрытой наглухо торцевой двери и принялся за чтение. На первой полосе помещалась большая фотография Водовзводнова, сидящего в Ленинском зале аккурат у ног нарисованного Ильича. Под фотографией начиналось интервью с ректором, растянувшееся еще на полторы полосы. Дальше помещалась статья о грядущей межвузовской конференции, поздравление профессора Ткебучавы с шестидесятилетием и карикатура на опаздывающих студентов.

На последней полосе Тагерт увидел заголовок «Новое поколение выбирает… театр!» Многоточие в заголовке умиляло наивностью. Словно читатель, уставившись на три точки и не замечая слова «театр», успевает растеряться в догадках, что же выбирает новое поколение: спорт? экзистенциализм? конфетки?

Сергей Генрихович не тотчас принялся за чтение, оттягивая момент заслуженного воздаяния и похвал, которые, как он предчувствовал, окажутся пусть щедрыми, но не вполне точными. Перейдя на свою линию и угнездившись между двумя старушками, он с удовольствием вздохнул и начал читать. Имя автора – Григорий Южный – напоминало псевдоним. Тагерт видел его впервые.

Наконец-то в нашем любимом университете появилось то, чего все давно ждали, – писал Григорий Южный, – студенческий театр. «Чего же вы ждали, – снисходительно подумал Тагерт, – создали бы сами». Словно отвечая на эти мысли, рецензент продолжал: и вот молодые таланты ГФЮУ собрались вместе, чтобы порадовать зрителей новой постановкой, комедией «Счастливый Одиссей». Тагерт одобрительно кивал, не переставая иронически улыбаться. Однако по мере чтения его кивки понемногу утихли, а улыбка застыла, покосилась и, повисев на лице с минуту, исчезла. Автор статьи перечислял актерские удачи, хвалил режиссерские находки Алевтины Углановой, не пожалел добрых слов для танцовщиц, которые, «не избери они поприще юристов, вполне могли бы украсить любой хореографический коллектив России». Более всего восторженных восклицаний пришлось на ректорат университета и оба деканата, обеспечивших театр всем необходимым, а студентов шикарными возможностями. В заключение журналист доверительно сообщал: из осведомленных источников редакция узнала, что спектакль – только начало. Театр – хорошо, а КВН и научное студенческое общество – лучше. Вперед, любимый ГФЮУ, к новым победам!

В рецензии, занимавшей почти всю полосу, не было сказано ни единого слова о том, кто придумал театр, сочинил пьесу, собрал актеров, вел репетиции, закупал аппаратуру и даже ставил те самые танцы, за которые расхваливали сирен-студенток. Имя Тагерта не называлось ни разу, равно как и имя Константина Якорева, который не только с блеском сыграл главную роль, но также сочинил музыку и своими руками создал большую часть декораций для спектакля.

«Кто этот Григорий Южный? – думал ошеломленный Тагерт. – Почему он взялся за статью о театре? Откуда эта подлая несправедливость?» Очнувшись, он обнаружил, что проехал свою станцию. По всему вестибюлю в своды врезались металлические опоры, похожие на скобели для сдирания коры.

•

В первый день зимней сессии у дверей столовой Сергей Генрихович налетел на Нуанга Кхина. Плоское лицо Нуанга показывало улыбку, какой зияет театральная маска, символизирующая комедию.

– Спектакарь ороши. Говорят, неманого эритный.

Последнее слово Тагерт не распознал, но переспрашивать не стал. С того дня, как появилась удивительная рецензия в газете «Наш университет», с латинистом произошли серьезные изменения. Прежний Тагерт летал по коридорам университета, радуясь каждому встречному. Теперь на переменах он сидел в преподавательской, уставившись в книгу неподвижным взглядом. Ему не хотелось встречаться ни со зрителями, посетившими его спектакль, ни тем более с актерами.

Неизвестно, кто написал статью, но ни один из актеров, которых Тагерт считал товарищами, не выразил ни возмущения, ни даже удивления написанному. Никто не произнес ни слова сочувствия, это казалось Сергею Генриховичу