Рукопись была сдана в издательство, но совершенно неожиданнобуквально через неделю после выхода книги позвонил Семен Воронец, главныйредактор «Шерхана». И предложил для перевода и обработки еще одну рукопись.Такую же, если не хуже.

– Зачем вы это берете? – недоумевалСоловьев. – Согласен, в первый раз вы не смогли разобраться, потому что увас под рукой не оказалось переводчика, который посмотрел текст и смог бы егооценить. Но теперь-то вы уже знаете, что этот автор не может считатьсяписателем.

– Мы рассчитываем на вас, Володя, – просительнымголосом заявил Воронец. – С первой рукописью вы справились простоблестяще. Вы можете делать из этого материала бестселлеры. Разумеется, ваш трудбудет должным образом оплачен.

И Соловьев взялся за вторую книгу. Потом за третью, зачетвертую. Он втянулся, работа ему нравилась, она позволяла быть стилистом и нетребовала того, чего он в принципе не умел – создания сюжета и интриги. Это ужебыло сделано неким безграмотным японцем – мастером по производству захватывающихдух историй. Интенсивность труда у этого сюжетопроизводителя была поистинефантастическая, оказывается, он сочинял свои истории давно, и к тому моменту вего столе лежало десятка три рукописей, которые никому не были нужны, потомучто японские издатели отказывались от них, взглянув на первые три строчки. «Этоне литература, – говорили они, брезгливо кривясь, – это в лучшемслучае сочинение ученика начальной школы, но даже для сочинения здесь многоватограмматических ошибок».

А автор-то был настоящим графоманом. Он сочинял свои историибез конца и не мог остановиться. Он был человеком вообще-то не бедным, многоездил по всему свету, и всюду у него были друзья и родственники, у которых онжил. Жизненных впечатлений, таким образом, у него хватало, а отсюда и рождалисьидеи, сюжеты, характеры, конфликты. Автор жаждал славы, он хотел видеть своеимя, напечатанное на ярких глянцевых обложках крупными буквами. Он хотел даватьинтервью в газетах и по телевидению, он мечтал о том, чтобы по его нетленнымпроизведениям снимали фильмы, которые становились бы лауреатами «Оскаров». И непонимал, почему его творения никто не хочет печатать.

Отчаявшись завоевать благосклонность японских издателей, онпытался пристроить свои рукописи в других странах, но там ему объясняли, чтомогут рассмотреть вопрос только о книге, написанной на общедоступном языке,например, на английском. Чтобы оценить материал, написанный иероглифами, нуженпереводчик, а труд переводчика должен быть оплачен. Кому ж охота платитьпереводчику, если нет гарантии, что вещь стоит того? Вот если бы речь шла овсемирно известном писателе, таком, например, как Мацумото или Ехира, тогдадругое дело, потому что это признанные мастера и тут есть уверенность, чтопроизведение хорошее. А если и плохое, то ведь такого масштаба имя само себяпродает независимо от уровня написанного.

Автор за собственные деньги заказал перевод одной книги, нокачества того, что в результате получилось, оценить не смог – английский онзнал очень слабо, только на уровне бытовой разговорной речи, ни писать, ничитать на этом языке не мог. Вероятно, переводчик строго следовал оригиналу,потому что издательство, куда автор принес английский вариант, отказалось отрукописи, прочитав первые несколько страниц.

Неудачи не сломили этого жизнерадостного оптимиста. И онпродолжал творить. То ли он твердо верил в свою звезду, то ли простоостановиться не мог. Его произведения больше напоминали очень сжатый пересказнасыщенного событиями кинофильма, но автор этого не понимал. Будучи человекомне особенно образованным и начитанным, он не видел разницы между своимитворениями и той литературой, которая издавалась массовыми тиражами, он незамечал убогости своего языка, а если и замечал, то сделать с этим все равноничего не мог.

И вдруг на горизонте возник российский издатель, которыйкупил «на пробу» одну вещицу. Автор уже ни на что особо не надеялся, поэтомуотдал рукопись за сущие гроши, только чтобы обозначить факт продажи. Он бы изадаром отдал, лишь бы напечатали, поскольку был, как уже говорилось, человекомнебедным, но до крайности честолюбивым.

А переводчик Владимир Соловьев сделал из этогополубезграмотного рассказа настоящую конфетку. И этим было положено началоцелой серии книг одного автора, книг, которые пользовались бешеным успехом уроссийских читателей и прекрасно раскупались, принося прибыль издательству.«Шерхан» приобрел тридцать две рукописи, из которых четырнадцать уже вышли всерии «Восточный бестселлер». Осталось еще восемнадцать, а автор-то продолжаетсочинять…

– Теперь я понимаю, почему «Шерхан» так за тебядержится, – заметила Настя. – Деньги в рукописи уже вложены, а крометебя, никто не сможет с ними работать. Ты действительно незаменим для них. Ипонятно, почему они так боялись скандала, который ты мог устроить, уличив их внарушении твоих прав. Ты из-за этого мог рассердиться и отказаться отсотрудничества с издательством. А я-то все голову ломала, почему они столькоусилий приложили, чтобы раздобыть эту случайно попавшую к тебе бумажку. Мнеказалось, что цель со средствами не соотносится. Уйдешь ты – найдут другогопереводчика. А оказалось, что никакой другой переводчик их в принципе устроитьне может. Им нужен только ты. И они вцепились в тебя мертвой хваткой. Володя,они действительно делают «левые» тиражи, я это совершенно случайно обнаружила,просто тебе не хотела говорить.

Она рассказала Соловьеву о том, как купила на Ленинградскомвокзале «Клинок» и как сравнивала два экземпляра книги, сидя у себя дома.

– И когда я читала роман, меня не покидало ощущениечего-то давно знакомого, но абсолютно неуловимого, неосязаемого. Знаешь,бывает, уловишь слабый запах, который связан в твоей памяти с детством, и онтут же исчезнет, а ты не можешь понять, то ли тебе почудилось, то ли что… Вдругни с того ни с сего вспомнишь что-то из своего детства и долго удивляешься, счего это такие воспоминания в голову лезут. И здесь было так же. Читаю проразборки между преступными кланами японцев в Америке, а вспоминаю, как мы стобой ездили за город или на пляж.

– Когда ты догадалась? Давно?

– Только сегодня ночью. Проснулась оттого, что шумелдождь, и вспомнила. «И встать я не встаю, и спать не спится…»

– «И так проходит ночь, и утро настает», –подхватил Соловьев, грустно улыбнувшись. – Аривара Нарихира, девятый век.У тебя хорошая память, Анастасия.

– Хорошая, – согласилась она. – Не жалуюсь. Ивот когда я вспомнила это стихотворение, то вспомнила и другие. В «Клинке»,например, ты написал: «Человек с грустными глазами – это человек, который вдетстве никогда не плакал, когда его ругали и били». Мне это сразу показалосьзнакомым, но тогда я не уловила, в чем суть. А сегодня ночью сообразила:

Печальным – (И я был таким) Становится сердце ребенка, который не плачет, Хотя и ругают и бьют!

– Исикава Такубоку, – вздохнул Соловьев. –Что ж, раз ты теперь все знаешь, нет смысла отпираться. Спору нет, меня это всене украшает, но ничего плохого на самом деле в этом нет. Я не ворую чужиерукописи, я их переделываю и довожу до совершенства. На книге стоит имяподлинного автора, так что его права не ущемлены.