Царицыно исторглось из Коломенского так, как Петербург исторгся из Москвы. Уберегая свою святость, Москва устроила площадку вне себя, на хлябях, для опытов Нового времени, духовных, умственных, градостроительных. Модель этой площадки устроилась вне древнего Коломенского, в бывшей Черной Грязи.

Царицыно яснее из программы Ходынского триумфа 1775 года. Ходынка – пра-Царицыно, его модель из дерева; Царицыно – окаменевшая Ходынка. Временная ходынская архитектура праздновала окончание турецкой войны и чествовала триумфатора Румянцева. Программу празднеств сочинила сама Екатерина:

«Был составлен проект празднеств, и все одно и то же, как всегда: храм Януса, да храм Бахуса, храм еще, не весть какого дьявола… Я рассердилась на все эти проекты и вот в одно прекрасное утро приказала позвать Баженова, моего архитектора, и сказала ему: «Любезный Баженов, за три версты от города есть луг, представьте, что этот луг Черное море, и что из города две дороги; ну вот одна из сих дорог будет Танаис, а другая Борисфен; на устье первого вы построите столовую и назовете Азовом; на устье второй – театр и назовете Кинбурном. Из песку сделаете Крымский полуостров, поместите тут Керчь и Еникале, которые будут служить бальными залами. Налево от Танаиса будет буфет с винами и угощением для народа, против Крыма устроится иллюминация, которая будет изображать радость обоих государств о заключении мира; по ту сторону Дуная пущен будет фейерверк, а на месте, имеющем изображать Черное море, будут разбросаны лодки и корабли…»

Народный праздник, бывший на Ходынке в июле 1775 года. Гравюра

И корабли нешуточные, судя по рисункам Казакова, сослужившего Баженову в строительстве Ходынки.

Ходынские павильоны с северной стороны. Рисунки М.Ф. Казакова. 1775

Царицыно наследовало императорской программе Ходынки в главном: в этом «как бы». А еще в отказе от Януса и Бахуса, синонимов античной классики.

Ходынские павильоны с юго-западной стороны. Рисунок М.Ф. Казакова. 1775

Можно сказать, юг подступил к Коломенскому снова, как Царицыно, и, уже нестрашный, был приглашен остаться.

Коломенское исстари высматривало юг, татарский Крым, и сторожилось от него, и сторожило от него Москву. Храм Вознесения поэтому залазен: цепная лестница наброшена на грань шатра из подкрестовья, где, говорят, хранился вестовой огонь для сведения кремлевского Ивана, на равной тогдашнему Ивану высоте.

Великие столпы, кремлевский и коломенский, связаны многими невидимыми нитями, но прежде этой зримой, зрительной, хотя и гипотетической нитью: одной дистанцией огненного телеграфа.

Не потому ли, что Коломенское сберегало деревянную Москву, ему оставлены старейшие в Москве деревья? Сколько им лет, они расскажут только умерев. Тогда их календарные круги на спилах покажут время, от которого не уцелело на Москве стены.

Словно уберегая от соблазна спила, между древесных патриархов в XVII столетии поставлен столб для солнечных часов. Лишенный стрелки, а потом и циферблата (буквенного, без того неясного для большинства смотревших), столб хочет обернуться деревом, скрыть время, прорасти.

Взаимное уподобление живых и неживых коломенских вещей знает еще примеры. Здесь было дерево, любимое фотографами: в общем ракурсе с церковью Вознесения так изгибало стан, как будто повторяло композицию ее столпа с раскинутыми лестницами.

Камень и дерево в Коломенском живут одним законом, и это вряд ли объяснимо.

В Царицыне есть парк и лес деревьев, но нет темы дерева, как нет и в Петербурге. Тема огня есть, но это совсем иной огонь.

«Дневной иллюминацией» назвал какой-то созерцатель Петровский подъездной дворец Екатерины, возведенный на Ходынской карте черноморских «городов», окаменелостью их деревянных воплощений. Созерцатель знал, что говорил: он видел фейерверки века, может быть, ходынские победные иллюминации.

Петровский замок Казакова и Царицыно Баженова были частями одной программы умножения коронных резиденций; и то, что в украшениях Царицына считается только фигурами масонской, иллюминатской хитрости, суть также хитрости пиротехнической фигурности, иллюминации, окаменевшей и дневной. Царицыно – прирученный огонь, и тем нестрашно для Коломенского.

В коконе Петровского дворца, за миражом дневной иллюминации спасался от ночного, древнего, татарского огня Москвы Наполеон. За новой готикой, усвоившей себе приметы русской старины, – от старой «готики», московского Средневековья. Древность города прожгла покровы XVIII века с его хоть не игрушечными, но во многом игровыми войнами. За разогревшейся на стороне Москвы (в одной версте от города!) стеной дворца француз взывал о правилах. Герой хотел, чтоб длился век игры. Москва ответила герою, что есть быль и небыль; что на войне как на войне; что век окончен. Москва закрыла за Наполеоном век. Закрыла в поединке двух огней на раскаленной замковой стене. И Казаков, погибший от известия московского пожара, погиб на стороне Москвы, тело которой создавал, не пережив свой век.

Всю стилизованную готику Баженова и Казакова хочется назвать, как называют разновидность древней: пламенеющая.

В год отвержения Царицына (1785) императрица проживала между Петровским замком и Коломенским, определенно удовлетворяясь ими. В Петровском замке можно было жить: он только стилистически на стороне Царицына; успешность, завершенность замка противоположна царицынской фатальности.

Иносказание константинопольской Софии, Петровский замок памятник вполне ортодоксального, а не эзотерического символизма в архитектуре. Опыт внутренней, а не наружной только реставрации Средневековья, «готики», их символического языка. Опыт возвратного движения к сакральности традиционной.

Царицыно стало примером нововременского тайнознания, бредущего с туманной целью прочь от ортодоксии.

В.И. Баженов. Проектная панорама Царицына. 1776.