Когда мы вышли из машины возле Фабрики, я отвел Хавстейна в сторону.

— Когда ты разговаривал с Йорном… в тот раз… он рассказывал о… ну… о том, что случилось на пароме? О том, что я… что я наделал?

— Рассказывал. Ты много чего натворил, так ведь?

— Почему ты мне ничего не сказал? Ты же знал, что я ничего не помню.

— Да. И от этого твое состояние улучшилось бы?

— Да. Наверное. Нет, совсем не обязательно.

— Вот именно.

Войдя на Фабрику, мы разбрелись по комнатам, но лег я не сразу. Я вытащил намокшую одежду и убрал самые сухие вещи в шкаф, а остальное развесил на стульях. И тут я вспомнил про них. Книги! Коробка с книгами про космос по-прежнему стояла на улице, под дождем, я же забыл взять их с собой, когда мы заходили! Сердце тяжело заколотилось, я сбежал по лестнице и выбежал наружу, но когда я попытался приподнять коробку, она развалилась, и разбухшие от воды книги упали в слякоть. Опустившись на колени, я принялся лихорадочно подбирать их, пытаясь стереть грязь рукавом рубашки, но страницы слиплись, а многие книги почти развалились, бумага разрывалась у меня в руках, страницы отрывались от старых потертых переплетов и летели в лужи на асфальте. Спасать уже было нечего. Присев на корточки, я смотрел на останки своих книг, которые начал собирать в десятилетнем возрасте: книга 1969 года о полете на Луну, биография База Олдрина, книги о Луне, о Марсе, о Вселенной и далеких уголках, куда никогда не ступит нога человека, звездный атлас, космос, книги о Юпитере и туманности Андромеды, о кометах, сателлитах и метеоритах, которые в любой момент могут свалиться нам на головы и положить конец всему веселью. Я ничего не в силах был поделать. Ни с метеоритами, ни с водой. Осторожно собрав остатки книг и разорванные странички, я подобрал развалившуюся коробку и выкинул все это в урну возле входа, а потом вернулся в дом, тихо поднялся к себе в комнату, залез под одеяло и уснул без снов.

Наступила осень. Последняя осень на Фарерах. Та осень словно усилила всеобщую болезнь. Не знаю, может, воздух был недостаточно здоровым. Медленно, но верно мы вернулись к старым привычкам, заболеваниям и внезапным приступам. Хавстейн возобновил лечение Палли и Анны нейролептиками в виде пищевых добавок. Хорошо, что мы решили уехать.

Мы начали строить корабль, и, пока несуществующие деревья сбрасывали листья, Карл рассказал, как он очутился в желтой спасательной лодке, а спустя три недели приплыл к Гьогву. В ту осень мы экономили каждую крону и старались расходовать поменьше. Когда умерла бабушка Палли, мы с Карлом переехали в ее дом на Торсгета в Торсхавне и для начала выбили возмещение за якобы вынужденные поездки из Торсхавна до Гьогва, а потом принялись выискивать лазейки в законах, правилах и предписаниях. Мы обводили администрацию, решившую нас закрыть, вокруг пальца, закручивали бумажные мельницы и получали за это деньги. Не совсем понимая, как у нас все выходит, мы получали то, что требовали. В ту осень мы работали словно муравьи, так что почти забыли о своих болезнях, мы стали тружениками слабоумия на постоянной работе. У нас не было времени, не было возможности передумать, не было другого выхода. Маленький снежок, робко пущенный мной с вершины горы пару недель назад, разросся до огромного снежного кома и теперь со всей мощью катился вперед и мог раздавить всех, кто попытался бы его остановить.

Корабль или жизнь.

Ведь мы же просто видим мир под другим углом? Разве не так Хавстейн охарактеризовал нас, когда я однажды спросил, какова причина наших болезней? А для людей с иным видением мира открываются возможности, каких у тебя никогда не будет. Привилегия душевнобольного, который не ведает, что творит. Мы как-то обсуждали это. Что наши идеи и действия не измеришь общей меркой. Что мы самые странные из Божьих творений. В хорошие дни мы всегда в это верили. И нам можно было придумать что угодно — даже за самую идиотскую идею нас не арестуют. Ведь если тебе бесчисленное количество раз говорят, что ты не осознаешь реальность, а общечеловеческие ценности смешиваются у тебя в голове с ценностями придуманного тобой мира, тогда ты волей-неволей начинаешь таким же образом воспринимать каждую твою мысль. Вот поэтому идея переплыть море на собственноручно построенном корабле тоже оказалась возможной. Меня за такое не осудишь. И под замок не запрешь. Нельзя же обозвать меня в лицо психом. Или идиотом. Меня придется выслушать. И тебе не определить, мои это мысли или так говорит моя болезнь. Делай то, чего от тебя ожидают. И мы проделывали такое на протяжении многих лет. Наверное, именно поэтому наша идея построить корабль никому не показалась безнадежной. Пара дней у нас ушла на обсуждение, и Хавстейн тактично отвергал самые безумные предложения, как, например, последовать примеру Хейердала и смастерить лодку из тростника или сконструировать подводную лодку и, словно капитан Немо, доплыть до островов под водой, а там вынырнуть на поверхность. Мы планировали, делали наброски и высчитывали, так что калькуляторы раскалялись докрасна, а затем пришли наконец к выводу, что должны успеть. Однажды Хавстейн собрал нас на кухне и, усадив вокруг стола, торжественно произнес: Ладно. Поднять топсель!

С того дня все завертелось еще быстрее, мы крутились словно белки в колесе и работали в два раза больше прежнего. С усердием роясь в карманах, мы выкладывали на стол все, что зарабатывали, и я помню, как однажды, съездив в Торсхавн и сходив там в банк, Карл вернулся с улыбкой. Мы сидели на кухне, углубившись в расчеты, и тогда он положил передо мной какую-то бумагу.

— Для корабля, — сказал он, — у меня… у меня были кое-какие сбережения. Мы можем взять их. Если захотите.

Я посмотрел на бумагу. И не поверил собственным глазам.

Сбережения Карла составляли 142 000 долларов. Как раз половину того, что нам нужно.

Вокруг стола воцарилось молчание.

— Что это? — спросил я. — Здесь же почти миллион!

— Где ты их взял? — резко спросила Анна, буравя Карла глазами.

— Я работал фотографом. Несколько лет назад, — коротко ответил он, пожав плечами.

Все промолчали. Карл протянул бумагу Хавстейну, тот нехотя взял ее и, изучив, отложил и вздохнул:

— Карл, это большая сумма. Действительно большая.

— Знаю. Но зато моя предыдущая лодка обошлась мне дешево, — сказал Карл, пытаясь улыбнуться, — хочу на этот раз плыть с комфортом.

— Ты уверен?

Карл кивнул:

— Да, абсолютно.

— Ладно.

Сначала мы молчали. Нас охватило внутреннее согревающее ликование. Потом появились улыбки и слезы на глазах. Мы улыбались. Таких улыбок раньше не было. Мы кричали и бросались на шею Карлу, нашему рождественскому гному, пришедшему в октябре. Мы построим корабль. Во что бы то ни стало. Мы были готовы к эвакуации.

Дальше мы действовали по плану.

Благодаря деньгам Карла мы раздобыли корпус для корабля. С инструкцией в одной руке и инструментами в другой в огромном подвале сварочно-литейной мастерской в Торсхавне мы соорудили корабль длиной сорок футов. Бывало, вокруг работы разгорались нешуточные споры, но в конце концов мы всегда приходили к согласию, и когда у нас что-то не получалось, работали сообща. Потом мы взяли на вооружение метод бутерброда и, смазав корпус клеящим средством, заглаживали и накладывали слой за слоем полиэстер, отвердитель и стекловолокно, стекловолокно, отвердитель и полиэстер, а затем вновь разглаживали, повторяя одни и те же движения бесчисленное количество раз, завершив изоляционной плиткой и дополнительным слоем стекловолокна, полиэстера и отвердителя. И еще один слой стекловолокна на дно — для укрепления. В те дни головы наши были забиты стекловолокном, а по ночам нам снился полиэстер. Положив корпус на другой бок, мы начали все заново, повторяя каждое движение, однако теперь дело двигалось быстрее, мы уже знали, что при готовности стекловолокно меняет цвет и из белого становится прозрачным, знали, что пузырьки нужно разглаживать и что при работе в помещении должно быть восемнадцать градусов. Мы тренировались и учились на собственных ошибках, но деньги заканчивались, и нам пришлось работать быстрее, без промахов и со всей осторожностью. Отвердитель, прослойка, надводный борт, левый борт и правый борт, ошибись мы сейчас — и у нас не хватит денег, чтобы исправить ошибку. Высчитав центр тяжести, мы залили киль свинцом, но наши расчеты оказались не совсем верными, и когда мы пригласили местных моряков на проверку, было уже поздно. Войдя в мастерскую, они искренне посмеялись над нами, сообщив, что корабль у нас получился перекошенный, он все время будет немного крениться в одну сторону. Однако какой-никакой, а корабль мы построили, отвечали мы. И мы занялись отливкой палубы, которую потом прикрепили к корпусу. А потом деньги закончились и появилась неуверенность, которая с каждым днем росла, а вместе с ней смутная тревога: вдруг корабль не поплывет, вдруг он перевернется и уйдет под воду, как «Александр Л. Кьелланд» двадцать лет назад? Но нам оставалось только надеяться на лучшее и убеждать себя, что все будет хорошо и мы доплывем.