знавший английский, подошел напомнить об отключении электричества. Он стоял в дверях каюты, краснея и больше смотря в потолок, чем на женщин, разлегшихся на койках – Сильви накручивала волосы на тряпичные папильотки, Молния красила ногти на ногах. Матрос указал на занавески наглухо задраенного черным иллюминатора:

– Всегда должно быть закрыто. А это, – он показал на дверь каюты, – открыто, всегда, потому что попадет торпеда, тогда весь корабль, – он показал руками, как будто выжимает полотенце, – а потом, может быть, и так, – он крепко сжал ладони.

– Замурует? – помогла ему Молния.

– Да, так, – благодарно кивнул моряк. – Если вы внутри, то… – он покачал головой.

– Вероятно, мы в любом случае не выберемся, но спасибо за заботу, – сказала Рут из-за книги, которую читала.

Моряк кивнул.

– Спите в одежде, да, чтобы быстро… – он свистнул, резанул рукой вверх, опять кивнул и ушел.

Когда Сильви и Молния решили выключить свет, Мэриен и Рут отправились на палубу. Если луна и была, то спряталась за облаками. В темноте они слышали моторы других кораблей, но ничего не видели. Несколько раз Мэриен казалось, она различает по правому борту огромную тень, но та всякий раз рассеивалась и появлялась в другом месте – обман зрения.

– Мне не нравится мысль о том, что меня замурует в каюте, – поморщилась она. – Взлететь на воздух – одно, но оказаться в ловушке и долго еще жить, зная… Не нравится.

– Мне тоже. Но, если тебе суждено выжить, ты выживешь, есть такое ощущение. А если нет, то нет.

– Легко говорить, когда у нас все хорошо, мы живы и стоим рядом со спасательной шлюпкой.

– Я думаю, нам надо сделать упор на фатализме. Правда, какая разница – рисковать на воде или в воздухе?

– В воздухе хоть что-то можно контролировать.

– Не так много, как нам хочется думать.

На второй день навалился туман, так и не рассеявшийся до конца пути. Восьмую ночь они провели на якоре, а утром показался Бристольский залив. Когда корабль входил в гавань, Мэриен и Рут стояли у лееров, глядя, как под странными углами проглядывают из тумана торчащие над водой носы и трубы разбомбленных кораблей, почерневшие, наполовину ушедшие под воду, превращаясь из смутных призраков в разрушенные остовы и снова исчезая.

* * *

Из окна такси Лондон казался сплошной чернотой. Ближе к вечеру в поезде из Бристоля проводник опустил шторы. Свет в вагоне был тусклый, синий, как и на вокзале, а когда они вышли на улицу, возникло ощущение, что вся Британия полностью пропала.

Мэриен втиснулась в одно такси с Рут, Сильви, ручной кладью и чемоданами. Основной багаж с Молнией ехал сзади в другом. На повороте водитель притормозил, и за окном промелькнуло что-то зеленовато-белое, светящееся: видение, состоящее из конуса и двух бегающих по кругу лун.

– Что это? – воскликнула Сильви.

– Привидение, – ответила Рут.

– Перестань, – огрызнулась Сильви.

– Всего-навсего полицейский, – объяснил водитель. – Они красят каски и перчатки фосфоресцирующей краской.

Всматриваясь в улицы, Мэриен начала видеть, что чернота не такая абсолютная, как показалось вначале. Направленные вниз прорези в заглушках на фарах такси слабо освещали дорогу, изредка мимо них проносились белые бамперы других машин. Светофоры, сократившиеся до маленьких плавающих в воздухе красных и зеленых крестиков, повисли в темноте. Когда они остановились на одном светофоре, Мэриен различила фигуры прохожих и красивую лестницу, ведущую к груде обломков.

– Подземный мир, правда? – заметила Рут. – Царство теней.

– Запаситесь белыми перчатками, мой совет, – сказал водитель. – Чем-нибудь белым, чтобы помахать, если понадобится такси.

– Или лодка, – откликнулась Рут. – Чтобы переправить нас через Стикс.

– Не пугай, – буркнула Сильви. – Я и так боюсь темноты.

– Если бы вы оказались здесь во время бомбежки, – усмехнулся водитель, – то знали бы, что есть вещи похуже темноты.

Он притормозил прямо перед автобусом, вдруг вынырнувшим из мрака, как скала, с большим белым кругом на задней панели.

– Например? – спросила Сильви.

– Сильви! – одернула ее Рут.

– Например, огонь, – ответил водитель.

Вестибюль гостиницы, эдакий пузырь шума и света, отгороженный от темноты мешками с песком и тяжелыми шторами, был переполнен людьми в военной форме. Джеки Кокран оставила записку, в которой приветствовала девушек с приездом и сообщала, что они увидятся за завтраком. Сильви и Молния поселились в номере на двоих на пятом этаже, а Рут и Мэриен заняли два одиночных номера на шестом с общей ванной.

Мэриен, лежа полностью одетая на кровати, поняла: с Монреаля она не может закрыть дверь, остаться совсем одна, кроме как в туалете. Она опустила веки и надавила на них руками. Перед глазами поплыли цветные разводы. Звук текущей воды и тихие всплески за дверью говорили о том, что Рут принимает ванну. Мэриен вспомнила женщину в гостинице Кордовы, но отогнала мысли. Она встала, выключила свет и пробралась в пространство между окном и тяжелыми бархатными портьерами. За время, прошедшее с их приезда, толстые облака расплылись на скользящие серебристые ленты. Над затемненным городом высоко висел яркий полумесяц. Вдалеке, за чернильным пятном – Гайд-парк, она знала, – виднелись крыши, каминные трубы, башни, лунный свет отражался от них, как от обледеневших горных вершин.

Миссула

Август 1942 г.

Вскоре после приезда Мэриен в Лондон

Калеб сидел на пне, служившем ему чурбаном. Джейми, стоя сзади, поднял те самые тяжелые ножницы, которыми Калеб давным-давно стриг Мэриен, и резанул. Длинная, блестящая, черная коса тяжело, мертво шлепнулась ему в руку.

– Что мне с этим делать? – спросил он.

– Сохранить как память.

– Нет уж, спасибо. Она твоя. – Джейми опустил косу Калебу на колени и, как мог, подрезал оставшиеся волосы. – Немножко неровно.

Калеб провел рукой по голове:

– Уверен, армия с удовольствием довершит дело.

– Художественная справедливость: так раньше выглядела Мэриен.

– Никогда не утверждал, что я хороший парикмахер. Просто больше никто бы не сделал.

– Она пишет тебе?

– Нет.

Что-то в голосе Калеба помешало Джейми задать еще вопросы.

– Она в Лондоне, – сказал он.

– Рад за нее.

Джейми, задумавшись, отхватил прядь за ухом Калеба и вздрогнул от того, что увидел.

– Ты еще встречаешься с учительницей? – спросил он.

– Нет. Видишь ли, не смог приноровиться к тапочкам и трубке.

Джейми решил, возможно, это какая-то фигура речи.

– Как тебя понимать?

– Так, что меня нельзя приручить, малыш Джейми. – Калеб стегнул отрезанной косой по бедру и заговорил серьезнее: – Так лучше, ни с кем не прощаться.

Калеб написал Джейми, что попросился в армию, и тот приехал из Орегона его проводить. Все бумаги Калеб уже подписал и готов был идти, когда велят. Скоро. В пункте мобилизации очень заинтересовались его опытом охотника-проводника. Калеб заявил, ему двадцать шесть, не тридцать.

А Джейми все еще не знал, что делать.

Мэриен навестила его в начале апреля по пути в Нью-Йорк. Он рассказал ей о встрече с Сарой Фэи в Сиэтле.

– Она хотела бы иметь возможность сражаться. Легко сказать.

– Очень горько, когда тебе не дают настоящего дела.

– Да, знаю. Действительно знаю. Еще она сказала, мы все должны быть храбрыми. Храбрость сама по себе меня не интересует, но война… – Джейми осекся.

– Понимаю.

– Что мне делать? – он с испугом посмотрел на сестру.

– Я бы очень хотела, чтобы ты жил в мире и безопасности. В общем-то, не так важно, чем заниматься. Если ты отправишься на войну, общая ситуация не сильно изменится. А ты не можешь рисовать мобилизационные плакаты или что-то такое?

– Как будто я уворачиваюсь… Убеждать других людей идти на смерть.

– Вряд ли тебе удастся кого-то убедить, какой бы ты ни был хороший художник.

– Вот ты рискуешь. Ты храбрая.

– Это другое. Ведь я ищу возможности полетать на боевых самолетах. Не то что я не хочу внести свой вклад – хочу, – но иду не только из принципа. Я желаю что-то получить, а ты желаешь лишь спокойно жить, война же положит этому конец. Да меня, может, и не возьмут.

– Возьмут, – мотнул головой Джейми.

* * *

После стрижки, когда они с Калебом уже почти добрались до дна бутылки, Джейми спросил:

– А если я не смогу?

– Что не сможешь?

Калеб лежал на койке, подложив руку под голову. Джейми сидел в кресле-качалке. Окна были распахнуты в теплую ночь.

– Воевать.

– Тогда, вероятно, погибнешь. Но в один прекрасный день все равно умрешь.