Длинная тень Османа Ферраджи сложилась вдвое рядом с Анжеликой. Верховный евнух любезно осведомился:

— Вы достаточно владеете арабским, чтобы понимать слова поэта?

— Да, достаточно, чтобы видеть ночью кошмары. Ваш Мулей Исмаил выглядит кровожадным варваром.

Осман Феррадхи ответил не сразу. Он тремя пальцами поднял чашечку, в которую раб налил кипящий кофе.

— Какое царство не зиждется на убийствах, войнах и крови? — заметил он. — Мулей Исмаил насилу одержал верх в высоком единоборстве со своим братом Мулеем Арши. По отцу его род восходит к Магомету. Мать его — негритянка из Судана.

— Неужто, Осман-бей, вы замышляете представить меня вашему повелителю и сделать одной из его бесчисленных наложниц?

— Нет, вы станете его третьей женой и признанной фавориткой.

Анжелика решилась прибегнуть к уловке, на какую вряд ли хоть одна женщина пошла бы добровольно. Она задумала прибавить себе пять… нет, семь… нет, даже десять лет, и призналась попечителю сераля, что ей сорок. Как может он, поставщик монарших наслаждений, предложить в качестве фаворитки женщину, достигшую переломного возраста? Ведь сам он жаловался, сколько забот доставляют ему отставленные наложницы, которых приходится селить в отдаленной крепости, в то время как в гарем доставляют новых юниц пятнадцати

— двадцати лет.

Осман Ферраджи выслушал ее с ехидной усмешкой.

— Значит, вы немолоды? — переспросил он.

— Да, весьма, — подтвердила она.

— Это не сможет повредить расположению моего повелителя. Он вполне способен оценить ум, благоразумие и опытность зрелой женщины, особенно если они таятся в теле, сохранившем всю соблазнительность юности…

Насмешливо щурясь, он глядел на нее в упор:

— …Тело молодой девушки, взгляд зрелой женщины, сила, томность, нега, искушенность, а может быть, даже извращенность в любви, доступные лишь женщине в расцвете лет, — в вас все это есть. Столь пикантные контрасты не могут не привлечь моего повелителя. Он сам все это угадает при первом взгляде на вас. Ведь он наделен даром проникновения в чужие души, несмотря на юный возраст и неистовый любовный темперамент, унаследованный по негритянской линии. От избытка соблазнов он мог бы погрузиться в пучину страстей. Мог бы растратить время и силы в изнурительной погоне за наслаждениями. Но очень рано в нем пробудился гений. Ни телом, ни духом он не подвластен искушению и усталости. Не пренебрегая чарами наложниц, или, точнее, умея ими вовремя пренебречь, он способен привязаться к единственной женщине, если признает в ней отсвет своей собственной духовной мощи. Знаешь ли ты, сколько лет его первой фаворитке, к которой он часто обращается за советом? По меньшей мере сорок… и выглядит она соответственно: громадная, выше его на голову — при том, что у него отличный рост, — и черная, как угольная яма. При взгляде на нее теряешься, не в силах понять, какими ухищрениями она завоевала сердце своего господина и получила власть над его умом.

Напротив, его второй жене, по-видимому, не более двадцати. Это англичанка, которую захватили по пути в Танжер, куда она отправлялась с матерью к отцу, служившему в тамошнем гарнизоне. Она белокура, с розовой кожей, необычайно грациозна. Она могла бы завладеть всеми мыслями султана, но…

— Но?

— Но Лейла Айша, первая жена, держит ее под своим влиянием, та ничего не делает без ее совета и соизволения. Вообще я пытался образовать ум англичанки, освободить ее от этого влияния. Малышка Дэзи, прозванная Валилой после обращения в мусульманство, отнюдь не глупа, но султанша Лейла Айша не выпускает ее из рук.

— Разве вы не верный слуга вашей госпожи Лейлы Айши? — спросила Анжелика, и Верховный евнух принялся, попеременно прижимая ладонь к сердцу и плечу, громогласно заверять, что он душой и телом предан султанше султанш.

— А третья жена?

Глаза Османа Ферраджи сузились в его особенном прищуре.

— У третьей жены будет крепкий властный ум Лейлы Айши и тело цвета снега и золота, как у англичанки. С ней мой повелитель отведает всех наслаждений, и остальные женщины померкнут в его глазах.

— А она во всем будет слепо повиноваться Верховному евнуху, попечителю сераля?

— От этого будет польза и ей, и моему повелителю, и королевству Марокко.

— Так вот почему вы не отрубили мне голову в Алжире?

— Разумеется.

— А почему вы не высекли меня до крови, как пророчили все вокруг?

— Этого вы бы мне никогда не простили! Никакие слова, обещания, знаки внимания не смогли бы победить ваше отвращение ко мне. Не так ли, моя маленькая Фирюза?

Пока они говорили, опустилась ночь. Там и сям зажглись костры, их потрескивание слышалось, несмотря на топот животных, гомон людских голосов и бой барабанов. Иногда раздавался нестерпимый крик верблюда, ржали лошади, блеяли овцы, целую отару которых гнали с караваном, дабы приносить в жертву по одной в день.

На углях каждого костра дымилась похлебка из пшеничной крупы. Арабы, носильщики, воины толклись у огня и маленькими глотками поглощали это раскаленное кушанье, приправленное кориандром и неким подобием масла, сладкого, как сливки. Блюда с кебабом несли к шатрам. На них шипели куски мяса, которое до этого мяли и катали, а потом жарили в бараньем жире. Мясом оделяли только знатных господ, а рабы получали томленные в жире овощи, изрядно сдобренные пряностями.

Жар уже не изливался с небес, но исходил от земли, и все купалось в горячих испарениях, где смешались запахи подгоревшего жира с ароматом свежей мяты.

Вдруг раздался мощный голос певца, заглушивший резкие монотонные звуки мусульманских песнопений. Это неаполитанец-раб, лежа под звездами и расслабившись после тягот дня, на минуту забыл о своей неволе. В этом долгом пути под звон цепей ему вдруг почудился привкус вольной жизни.

И Анжелика, тоже ощутив, что постепенно скользит, повинуясь подобному же искушению, к пропасти — к примирению с рабским уделом, воскликнула с живостью:

— Не рассчитывайте на меня, Осман Ферраджи! Не надейтесь сделать из меня одалиску султана.

Верховный евнух даже не поморщился.

— Что ты об этом знаешь? И стоит ли сожаления та жизнь, что ты оставила позади?..

(«Где бы ты хотела жить? Для какого мира ты создана, сестрица?» — говаривал ей Реймон, сверля ее проницательным взглядом иезуита.) — В гареме великого султана Исмаила у тебя будет все, о чем только может мечтать женщина: власть, наслаждение, богатство…

— Сам король Франции сложил все свои богатства и всю власть к моим ногам, и я отвергла его!

Наконец ей удалось удивить его:

— Что ты говоришь? Ты отказала своему повелителю в том, о чем он тебя умолял? Может, ты глуха к прелестям любви? Это невозможно! В тебе заметна свобода, повадка женщины, которая чувствует себя вольно среди мужчин. В твоих жилах течет кипучая кровь, тебе свойственна дерзость улыбки и взгляда. Ты — прирожденная фаворитка, украшение двора, я не могу здесь ошибиться…