Я услышал, как воздух вновь задрожал от злобного шипения, и решил привстать. Это были тяжёлые огненные снаряды нашей римской артиллерии, отражавшей атаку гуннских лучников. И увидел, как ринулись вперёд наши стрелки. Теперь стрелы летели и в том и в другом направлениях. Их было столько, что некоторые сталкивались в воздухе и по спирали опускались на землю, как трепещущие стручки с семенами. Пока воины сражались, древки стрел ломались и падали на землю, словно льдинки.

Шум не умолкал ни на минуту, и до меня доносилось целое море голосов. Потом два крыла противников — римляне и остготы — сошлись один на один на гребне холма, стремясь его захватить. Звон мечей и щитов отдавался гулким эхом по полю битвы, как будто над ним прогремели раскаты грома или стена с яростью ударилась о стену. Вскоре стала сказываться дисциплинированность римских шеренг Аэция. Они не дали прорвать свои ряды, хотя остготы яростно атаковали.

Я вскочил на ноги и поднял щит. Когда завязалась рукопашная схватка, ураган стрел заметно ослабел. Но три стрелы всё же ударились об овальный диск, напомнив о моем давнем поединке со Скиллой. Я по-прежнему был оглушён шквалом стрел, и мне постоянно приходилось напоминать себе о том, какова моя главная цель. Плана! Жизнь! Мысли о девушке вывели меня из оцепенения и зарядили энергией для продолжения битвы. На мгновение я стал пехотинцем и, как все римляне, отчаянно стремился к победе. Обе противоборствующие стороны крепко сцепились в схватке прямо передо мной, и я никак не мог пробиться сквозь ряды сражающихся. Лишь когда десятки воинов упали на землю, образовав проход, я двинулся вперёд, переступая через стонущие тела, помогая соратникам и разя врагов мечом. Наконец-то мне удалось попасть в самую гущу сражения. Перед собой я увидел остготского короля Валамира и его братьев Теодимира и Валодимира, побуждавших своих солдат драться ещё решительнее. Наш сорвиголова Ант пытался прорваться к своему сопернику Клоде. Римляне и гунны сражались за империю, а для их союзников война стала поводом отомстить за старые обиды или воскресить давнюю вражду.

Мне бы хотелось поведать вам о стремительных атаках или о ловких выпадах, но ничего подобного я не запомнил и поэтому не могу привести примеров военного мастерства. Я видел только море готских голов — часть из них была в шлемах, а часть — без оных. Воины толкались на гребне холма, а мы, римляне, отпихивали их, закалывали врагов кинжалами и рубили мечами. Каждая сторона отшвыривала другую. Мы сумели продвинуться на несколько шагов и благодаря этому крохотному преимуществу переломили ход сражения. Я поднял свой щит, по которому изо всех сил лупили противники, словно незваные гости, пытавшиеся ворваться в дом, и вслепую разил мечом, поворачиваясь то направо, то налево. Чаще всего он наталкивался на что-то твёрдое, и боль отдавалась в моей руке, но иногда вгрызался в самую плоть врага, и раненый громко стонал. Люди хватали меня за лодыжки, я бранился, наклонялся и закалывал их. Человек, стоявший за мной, пошатнулся и упал — его лицо было разрублено топором. Я запомнил это, потому что кровь хлынула из него веером и забрызгала полдюжины сражавшихся рядом солдат. И это самое яркое из моих воспоминаний. Казалось, целые полки гуннов и римлян падали вниз, где их тут же поглощала земля, а другие занимали их места и всё теснее сплачивались сзади, на правом крыле. Я споткнулся то ли о тело, то ли о копьё и упал, неловко растянувшись на земле. Я лежал, раскинув руки и ноги, а потом напрягся и встал, попытавшись вернуться в строй, но время уже было потеряно, и шеренга прошла мимо меня со свежим пополнением римлян. Кто-то уже успел занять моё место. Готы валились на землю и отступали под натиском легионов Аэция. Позднее я понял, что это первое сражение оказалось жизненно важным и обеспечило перевес нашей армии, так что она ни разу не отступила за весь этот долгий день, похожий на кошмарный сон.

Однако в тот момент значение первой атаки ещё не стало для меня очевидным. Я выпрямился и увидел, как Скиллу оттеснили назад, к морю отступавших готов и гепидов. Он кричал на них по-гуннски и требовал держаться до последнего. Они обещали ему, клялись на своих языках и пытались восстановить порядок в строю даже после гибели нескольких своих командиров. Вряд ли он заметил меня с лошади, я слишком низко пригнулся.

Затрубили рога, и Аэций остановил наступление у подножия этой с таким трудом доставшейся римлянам возвышенности. Тысячи распростёртых тел ознаменовали нашу победу на взятой высоте: одни давно уже были бездыханны, а другие извивались и стонали, захлёбываясь в крови. Римляне добивали ещё живых остготов, а остготы, захватив в плен нескольких римлян, выпустили из них кишки и расчленили их прямо у нас на глазах. Тем не менее взятая высота давала нашим воинам некоторое преимущество, и мы наконец смогли перевести дух.

И вот тогда началась серьёзная битва.

* * *

Если прежде земля дрожала, то сейчас она ходила ходуном, и её толчки напоминали о землетрясении, опрокинувшем стены Константинополя несколько лет назад. Впоследствии уцелевшие рассказывали нам, что Аттила не послал свою конницу на помощь остготам, сражавшимся на холме. Он с презрением отнёсся к этой схватке, решив, будто гора почти ничего не значит для мощной кавалерийской атаки. Он убеждал своих полководцев, что пешие римляне — ничтожные слизняки, на которых не стоит обращать внимание. Пусть себе покрываются пылью на горе, сколько им вздумается, всё равно исход сражения должна определить именно конница. И каган, издавая воинственные кличи, повёл цвет своей армии прямо на Сангибана и его аланов, по-прежнему находившихся в центре наших войск, желая уничтожить непокорного аланского короля, каким-то чудом сумевшего спасти от капитуляции родную Аурелию. Если он расколет их ряды, битва завершится полной победой гуннов. Варвары пронзительно взвизгивали, подхлёстывая лошадей, и выпускали облака стрел. Я вспомнил, какой урок преподал мне Зерко во время той давней битвы на берегу Тисы, и задумался над тем, прорвут ли гуннские всадники линию обороны, натолкнувшись на древки копий, или аланы всё же дадут им отпор. Что случится, если гуннам удастся взять верх? Будет ли всё потеряно? Я гадал, мудро ли поступил Аэций, поставив в центре Сангибана, так как наш генерал, по-видимому, не спешил брать гуннов в клещи с помощью левого и правого крыла наших войск. Пока он этого не сделает, исход битвы будет зависеть от аланов, литицианов и олибрионов. Мы затаили дыхание, а гунны бросились в атаку.

Наши войска пытались замедлить их натиск залпом тяжёлой артиллерии, поскольку стрел у нас было гораздо меньше. На атакующую сторону обрушился шквал камней, снарядов из баллист и сосудов с зажигательной смесью, так что гунны десятками падали замертво, словно снопы под ураганным ветром. В это время аланская конница вырвалась вперёд — многие всадники горели желанием отомстить восточным варварам, взявшим в осаду их город и убившим их родных. Расстояние между двумя конницами резко сокращалось, сокращалось и число всадников под ударами лучников. Выпустив чуть больше стрел, гунны, вероятно, сумели бы расчистить себе пространство и «разрубить» нашу армию пополам. Тем не менее даже степные завоеватели не могли стрелять с такой скоростью, а их численность была столь непомерно велика, что вместо того, чтобы сокрушать противника, они натыкались друг на друга. Никто из сражавшихся не имел опыта в подобных схватках. И вот наконец центры армий встретились, и масштаб сражения на холме показался мне ничтожным в сравнении с этим боем, где бились скорее огромные кони, а не всадники. Я ещё никогда не видел западного океана, но, наверное, его волны, разбиваясь о скалы, издавали такие же звуки, как эти десятки тысяч наездников, схлестнувшиеся друг с другом. Лошади громко ржали, копья и щиты ломались, а иные удары были столь сильны, что наконечники копий, шлемы, куски брони и даже части тел взлетали вверх, лениво кружась и словно бы зависая в воздухе, прежде чем обрушиться вниз.