– Пожалуйста, ни о чем не жалей, mon amour. Ты подарил мне самые счастливые дни в моей жизни.

Пикассо покачал головой; его тело сотрясалось от рыданий.

– Мне следовало настоять на свадьбе. Даже когда ты отказала мне, я должен был убедить тебя. Ведь ты была мне самой настоящей женой.

– Я никогда не отказывала тебе. Просто время было неподходящим, – Ева попыталась улыбнуться, но уголки ее губ лишь слегка приподнялись, когда она протянула руку и вытерла его слезы тыльной стороной ладони. – Кроме того, наши души соединились и теперь останутся вместе. Нам не нужен клочок бумаги, где было бы написано, что мы стали мужем и женой. Я и так чувствую себя твоей женой.

– Я так и не закончил ту картину о нас с тобой. Я собирался сделать это, когда ты поправишься, а потом вручить ее тебе в качестве свадебного подарка. Она должна была висеть в гостиной, чтобы наши дети однажды увидели ее.

– Незавершенная картина сейчас выглядит очень уместно.

– Dios, не говори так. Ты убиваешь меня, и я умираю вместе с тобой.

– О, ты еще очень долго не умрешь. Лучший подарок, который ты сейчас можешь сделать, – это взять все, что мы построили вместе, и принять великое будущее, которое тебе предстоит. Если я о чем-то жалею, то лишь о том, что меня не будет рядом, чтобы разделить его с тобой. Я знаю, что оно будет потрясающим.

Пикассо едва расслышал ее последние слова. Когда Ева произносила их, он опустился на кровать рядом с ней, прижался лицом к ее шее и стал оплакивать – как он уже понимал – их последние дни, которые они проведут вместе на этой земле.

В течение четырех лет Фернанда желала Еве смерти. Однако теперь, когда это вот-вот должно было случиться, она не могла разобраться в своих чувствах. У них обеих произошло множество событий. Сегодня она в пятый раз приехала в санаторий в Отее. Она стояла в маленьком дворе, не находя в себе сил войти внутрь и поговорить с Евой. Когда она смотрела на ряд окон, то вспоминала о собственной жизни с Пикассо, а потом о годах жизни без него. Ее наполняла печаль, к которой примешивалась частица холодного удовлетворения от того, что со смертью Евы Пикассо наконец будет страдать так же сильно, как и она. Правда, она слышала от Хуана Гриса, с которым имела много общих знакомых, что Пикассо в конце концов обзавелся тайной любовницей. Она хорошо знала его и понимала, что он сделал это для эмоционального выживания, а не потому, что перестал боготворить Еву.

Фернанда не вполне понимала, на что она надеялась, когда приходила сюда. Она узнала от Аполлинера, который писал ей из госпиталя, где находился на излечении после ранения, какой необыкновенной близости Пикассо достиг с ее соперницей. Она не представляла, что он способен на такую преданность женщине. Эту часть своего характера ему удалось скрыть от нее. Фернанда поморщилась, вспомнив о том, как однажды сделала Еву своим доверенным лицом.

Она погрузилась в воспоминания, когда какой-то мужчина подошел к ней. Он мягко настоял на том, чтобы отвести ее под козырек крыши, потому что начался дождь, а она даже не заметила этого.

– Вы не узнаете меня? – спросил он.

Его глаза были знакомыми, но она не могла вспомнить, где встречалась с этим мужчиной. Он выглядел пожилым и очень усталым в своем потрепанном мундире и с рукой на перевязи.

– Я Луи Маркуссис. Вы сами когда-то дали мне это имя.

Они обнялись, словно старые друзья, и Фернанда посмотрела на раненую руку Луи.

– Я был ранен, и меня отправили домой. Когда я узнал о Еве, то решил, что должен приехать сюда.

– Он сейчас вместе с ней, – сказала Фернанда. – Я видела, как он зашел внутрь около часа назад.

Вспышка боли на мгновение высветлила его голубые глаза, и она вдруг поняла, что Пабло Пикассо изменил их всех. Теперь она видела, что Луи все это время был влюблен в Еву, но не имел никаких шансов завоевать ее сердце после того, как судьба распорядилась по-своему. Фернанда испытывала сходные чувства к Пикассо и понимала, что, несмотря ни на что, она не сможет соперничать с призраком.

Что с ними стало? Она гадала, был ли кто-либо из них на самом деле таким молодым и беззаботным, страстным и неистовым, как она помнила. Каждый из них на свой лад отвергал условности. Быть смелым, романтичным и необузданным означало все. Да, но это происходило в другом Париже, который теперь казался полузабытым сном.

Дождь усилился, и Фернанде захотелось открыть Луи правду о том, что она на самом деле хочет сказать Еве. Даже после всего, что случилось, Фернанда не могла ненавидеть ее. Любовь Евы сделала Пикассо лучше, и это было несомненно. Как бы Фернанде ни было неприятно признать, но она понимала, что Ева гораздо лучше подходила для него.

– Он скоро уйдет и вернется в свою студию на Монпарнасе, – сказала она. – Так происходит каждый день. Я несколько раз старалась набраться храбрости и зайти туда после его ухода. Но не знаю, что со мной будет, если я снова увижу ее.

– А я приехал сюда, потому что думал, будто мне захочется увидеть, как Пикассо испытывает такие же мучения, какие когда-то испытывал я, – признался Луи. – Но я видел слишком много смертей, и теперь мне это неинтересно. Я лишь хочу попросить прощения у Евы.

– Не знаю, что ей сказать, – призналась Фернанда, когда они направились к двери.

– Я тоже, – ответил Луи. – Но думаю, слова придут сами. Как мы представимся медсестрам?

– Скажем, что мы ее старые друзья, – предложила Фернанда, что в кои-то веки было правдой.

Когда Ева лежала под одеялом в восхитительно мягком желтом шелковом кимоно, которое принес ей Пикассо, она подумала о том, как сильно голые ветви деревьев зимой похожи на скелеты. Она часами глядела в окно на узловатые изогнутые силуэты и жалела людей, которым приходилось выходить на улицу. Скоро будет Рождество. Она знала, что не увидит весну. Теперь ей особенно часто вспоминались строки из стихотворения Аполлинера «Прощание».

Срываю вереск… Осень мертва…

На земле – ты должна понять —

Мы не встретимся больше. Шуршит трава…

Аромат увядания… Осень мертва…

Но встречи я буду ждать.

Сильной боли уже не было, но тело онемело от лекарств, которые она продолжала принимать.

Через несколько дней после того, как Ева оказалась в санатории, Пикассо пригласил в Париж ее родителей. Ева сначала рассердилась, потому что не хотела, чтобы они видели ее в таком состоянии. Но когда она увидела их, то вспомнила все хорошее, что было в ее детстве, свою тоску по ним. Они проводили вместе долгие часы, с нежностью вспоминая прошлое и прощая друг друга за все, что произошло между ними. Пикассо примирил ее с родителями так же, как когда-то она примирила его с Аполлинером.

Мать Евы сидела на стуле рядом с кроватью, а отец стоял у изголовья.

– Мне жаль, что мы так старались выдать тебя замуж сначала за мсье Фикса, а потом за твоего друга Луи, – сказала мать, держа ее за руку.