В сентябре они получили известие о том, что Аполлинер ушел в армию. Из-за уголовного прошлого ему понадобилось в два раза больше времени, чтобы его кандидатуру одобрили. По словам Пикассо, он был рад тому, что они с Аполлинером успели помириться до начала войны. Они даже начали переписываться друг с другом. Пикассо сказал, что последний ланч, который она устроила для его друзей, очень много значил для всех.

Из их ближнего круга лишь Макса Жакоба сочли непригодным к военной службе. Но даже для тех, кто остался, война стал центральной темой жизни. Было введено рационирование, появился дефицит продовольствия, а в газетах ежедневно публиковались списки раненых и погибших.

Несмотря ни на что, Пикассо продолжал работать. Он создавал десятки новых кубистских полотен и снова вернулся к скульптуре. Ему не хватало ощущения сырой глины и гипса на пальцах.

Между тем он внушил себе, что Еве становится лучше. Она была молода, и она была бойцом по характеру. С ней все будет хорошо, снова и снова повторял он. У них все будет хорошо.

Однажды утром, после того как Пикассо оставил очередной холст сохнуть на мольберте, он принес Еве завтрак в постель. В то утро, когда он вернулся из булочной, он проделал все ритуалы, чтобы заглушить свои предрассудки. Он немного помедлил у двери, развернулся, сосчитал до пяти, снова развернулся и вошел в дом. Ничто дурное не может случиться… по крайней мере, не сегодня.

В течение нескольких секунд, пока запах свежих булочек не разбудил ее, Пикассо наблюдал за спящей Евой. Он наслаждался этим зрелищем. Когда она спала, ее лицо становилось детским и невыразимо очаровательным. Он до сих пор не мог поверить, что можно любить другого человека так сильно, как он любил Еву, или чувствовать себя настолько преданным кому-то. После всего, что они пережили вместе, он стал еще больше преклоняться перед ней. Ему хотелось стать ребенком вместе с нею и видеть свое отражение в ее ярких и невинных глазах. Тем не менее он чувствовал себя эгоистичным тираном. Какая-то часть его существа втайне радовалась, что ему не приходится делить ее ни с кем, кроме пса Дерена, который тоже обожал Еву. Верный своей кличке, Сентинель стоял на страже в ногах кровати, готовый защищать свою новую хозяйку.

– Сколько сейчас времени? – сонно спросила Ева, приподнявшись на локтях.

– Начало десятого.

– Почему ты не разбудил меня раньше? Ты хотя бы ложился сегодня?

– Я работал над новой вещью. Сначала поешь, а потом я тебе ее покажу.

Он наблюдал за выражением ее лица, когда она с беспокойством рассматривала поднос с булочками, чаем и ломтиками дыни.

– Ох, Пабло. Ты же знаешь, что я не завтракаю в постели.

– Когда мы только познакомились, ты не могла дождаться завтрака, – с подозрением в голосе заметил он.

– Я не могла дождаться тебя, Пабло, – с сонной улыбкой ответила Ева, когда он передал ей чашку чая и поцеловал в щеку. – О чем твоя новая картина?

– О тебе и твоей собаке. На тебе эта глупая накидка из лисьего меха.

Он имел в виду палантин, который купил для Евы в Ниме после того, как они посетили корриду.

– Таким образом ты пытался загладить свою вину: я с трудом вынесла это кровавое зрелище, – ответила Ева с притворно-надутым видом.

– Судя по всему, я потерпел неудачу, когда пытался продемонстрировать тебе великолепие корриды.

– Это уж точно.

Пикассо заправил ей за ухо выбившийся локон.

– После небольшого отдыха я собираюсь приступить к другой картине о тебе… вернее, о нас обоих.

– Мне нравится, как это звучит.

– Теперь, когда твои волосы отросли и снова блестят, я испытываю прилив вдохновения. У меня есть идея нарисовать тебя в образе натурщицы. Ты выходишь из гардеробной, а я рисую самого себя, ожидающего твоего появления. В сущности я могу оставить свое лицо лишь в виде эскиза, а не автопортрета, чтобы сосредоточить внимание на тебе и твоем роскошном теле.

Ева игриво приподняла бровь.

– Понятно. Значит, я буду обнаженной?

– Разумеется. И если все получится так хорошо, как я себе это представляю, это будет мой свадебный подарок для тебя.

Ева опустилась на подушки.

– Пабло, мы уже обсуждали это. Еще слишком рано.

– Прошел год, mi amor. Сейчас ты так же здорова, как и я. Все ужасы остались позади, и траур по моему отцу подошел к концу, так что нет причин ждать еще дольше. То есть если ты любишь меня, конечно.

– Я буду вечно любить тебя.

– Тогда решено. В газетах пишут, что в Париже стало спокойнее. Мне не терпится проверить квартиру и убедиться в том, что там все в порядке. Гертруда с Алисой тоже вернутся и смогут присутствовать на свадьбе. Члены моей семьи ожидают лишь моих указаний.

– Ты ведь знаешь, что отель «Морис» превращен в госпиталь для раненых солдат.

– Есть другие отели. Это не проблема.

– Но тот отель бы особенным для нас обоих. Если мы устроим свадебный завтрак где-то еще, это будет дурным знаком.

– Кто теперь говорит о предрассудках? Все уже распланировано. Я сам отвезу нас на автомобиле из церкви с особым шиком и испанскими колокольчиками, привязанными сзади.

– Но ты не умеешь водить! – ахнула Ева. Сентинель залаял.

– Еще не умею, но собираюсь купить автомобиль, поэтому должен научиться. Я договорился об уроке вождения с молодым солдатом. Первый урок – сегодня, во второй половине дня. Потом я куплю у него машину. Его семья нуждается в деньгах, но его отец не примет в подарок ничего, даже эскиза. Эти люди во многом напоминают мне нас с отцом в прошлом. Думаю, я должен учитывать и это обстоятельство.

– Ты очень добрый человек, Пабло Пикассо, – Ева улыбнулась и поцеловала его в щеку.

– Никому не говори об этом, – он усмехнулся. – Кроме того, я мужчина, который любит свою женщину… yo amo a mi mujer.

Позднее, когда Ева и Пикассо шли по городу, все вокруг напоминало о серьезности положения и о войне, которая казалась бесконечной. Сейчас ситуация стала менее острой, но конфликт был еще далек от завершения. Между тем Авиньон превратился в настоящий военный лагерь. Живописные мощеные улицы теперь были заполнены батальонами марширующих солдат и толпами оборванных беженцев. Повозки с сеном и велосипеды сменились грузовиками с оружием или добровольцами. Войска располагались в театре, здании суда и даже в историческом Папском дворце.

Они встретились с молодым солдатом перед конюшней возле отеля «Девиль». Он гордо стоял в новом синем мундире с золочеными пуговицами, высоких черных сапогах и аккуратной фуражке. Когда Ева увидела его, то подумала, что ему не больше шестнадцати лет, несмотря на щеточку черных усов, которые он отрастил, чтобы казаться старше. Пикассо дружелюбно похлопал его по плечу, прежде чем они направились к автомобилю «Пежо» темно-бордового цвета.