мальчик. После недолгих торгов средний сантехник взял у Петрова кулек на килограмм. Они вошли в лифт, мутно переливающийся разносортной чешуей, и Джонни нажал кнопку вызова мастера.

— Мне казалось, — сказал средний сантехник, стоя в банном халате под блокадным освещением, — что эта кнопка вызывает мастера во внештатной ситуации.

— Это было раньше, — сказал Джонни. — Теперь она в той же ситуации к нему привозит.

Средний сантехник хотел бы чем-нибудь заесть этот обмен репликами, но, не имея в своем наборе ничего, кроме вафельного полотенца и кулька мастики, решил, что эти продукты ему забвения не принесут. Дверь разъехалась на стороны. Они вышли, как показалось, на ту же лестничную клетку, только на двери Петрова висела табличка «Урология на учете», и открыли подъездную дверь. Серый свет полился в нее. Плоский берег расстилался перед сантехником, со слоистыми, как сланец, волнами и массово несущимися на какую-то циклопическую сходку тучами.

— Спрячьтесь под лодкой, — из-за плеча сказал Джонни. — Где тюлени. Он придет.

Сантехник обернулся что-то спросить, но за плечом не нашел ни Джонни, ни дверей, ни дома, к которому они относились. Он стоял один посреди берега, и только доносившийся ветром слабый запах рыбьего жира, напоминавший о суровой детсадовской поре, указывал, в какую сторону идти к тюленям.

Когда сантехник достиг до залежей длинных инертных тел, единственным занятием которых было иллюстрировать процесс конвергенции для учебника Наумова и Карташова «Зоология позвоночных», то, подкравшись так, чтоб его не заметили, он укрылся под опрокинутой лодкой, в тесном объеме которой пахло крабовыми палочками без гарнира, и прислушался.

— Мы с тобой со вчерашнего утра не видались, — говорил один негромкий, низкий голос, видимо характеризовавший самоуверенного, но неядовитого тюленя, — однако я не замечаю, чтобы время, проведенное в отсутствии, прошло для тебя плодотворно. Ты, проще сказать, какой-то все такой же.

— Ты, дорогой Фредегарий, — отвечали ему, — вследствие малой подвижности наклонен к негибким оценкам. Поплавал бы пошел. Нельзя жить одним подкожным жиром, мировоззрение рантье — отнюдь не то, что может спасти нашу нацию.

— Милый Северьян, — отвечал прежний, — когда ты говоришь о нации, не надо коситься на самок, это делает твой дискурс неубедительным.

— Да, — с вызовом сказал названный Северьяном, — я неравнодушен к женщинам. И они ко мне тянутся. Они говорят: «Не знаем почему, Северьян, но мы тянемся к тебе. Это выше нас». Нельзя сопротивляться пульсу планеты. И, в конце концов, в сохранении нации есть такой аспект, как тиражируемость.

— Вот не надо свою либидинозность выдавать за патриотизм, — посоветовали ему. — Кого ты тут хочешь ввести в заблуждение?

Северьян неприязненно промолчал. Средний сантехник готов был поклясться, что при этом он смотрел на самок.

— Хотя, конечно, многие одаренные люди способны были делать несколько дел одновременно, — примирительно сказал Фредегарий. — Вот, например, Юлий Цезарь или хотя бы Сципион Африканский.

— Даже и Сципион Назика, — горячо вступил Северьян, забыв о трениях.

— И Назика, — согласился Фредегарий.

— А, с другой стороны, как странно выглядят в биографии этих людей, всегда вежливых и выбритых, истории об архаических сарказмах судьбы. Какая-то усталость вкуса в этих эклектических ансамблях. «Иды марта еще не прошли».

Фредегарий шумно вздохнул.

— Я все более убеждаюсь, — сказал он, — что никакого Цезаря на свете не было, а вернее, не было отдельного Цезаря, а был человек, который нам известен как Иван Грозный, а римским историкам — как Цезарь.

— Какой ты внезапный, — сказал Северьян.

— Сам посуди. От имени Цезаря происходит слово «царь». Первый русский царь — Иван Грозный. Цезаря обвиняют в гражданской войне, Ивана Грозного — в расколе страны на опричнину и земщину. Грозный покоряет Казань и именуется властителем Казанским. Слово «Казань» происходит от татарского «казан», то есть котел. По латыни котел — энеум, а Цезарь считает себя происходящим от Энея, основателя Рима. Обладание рогом, или котлом, изобилия составляет царскую привилегию. Грозный воюет с королем Стефаном Баторием. Стефан по-гречески значит «венец», то есть «увенчанный», «царь». А что касается фамилии Баторий, то если мы вспомним, что древнегреческая буква «б» впоследствии переходит в «в», а «т» — в «ф», то поймем, что Стефан Баторий — это, в сущности, «Вифинский царь», то есть тот самый Никомед, об отношениях которого с Цезарем говорили так много.

— Его принесли завернутым в ковер, — вспомнил Северьян.

— И, наконец, обстоятельства смерти. Цезарю предрекают умереть в иды марта, в этот день он говорит предсказателю, что иды наступили, тот отвечает, как ты верно заметил: «Да, но еще не прошли». Волхвы предсказывают Грозному смерть в Кириллин день, он сажает их в узилище, чтобы казнить, когда этот день пройдет, вечером посылает к ним напомнить о предсказании, и те говорят: «Кириллин день еще не миновал». Цезарь погибает в Помпеевой курии, среди политической элиты Рима. Грозный умирает за шахматной доской, то есть за игрой, моделирующей политическую ситуацию и не зря называющейся выражением, в переводе означающим «король умер». Ошибка думать, что Римская империя — это что-то отдельное от нас. Нет, это всё то же самое.

— Я подозревал, — заявил Северьян.

Он перевалился на другой бок и спросил:

— И когда же примерно все это было?

— Ну, когда, — задумчиво сказал Фредегарий. — Память человеческая так хрупка. Ты, например, помнишь, что делал двадцать девятого августа девяносто седьмого года?

Северьян ощутимо напрягся, но потом с неожиданной простотой ответил: «Нет».

— Ну, видишь. Представь, какой простор для фальсификаций.

Северьян мысленно оценил простор, а потом спросил:

— А где это все совершалось?

— Вот это, конечно, дискуссионный вопрос, — увлеченно отозвался Фредегарий. — Знаешь, я склоняюсь к мысли, что где-то посередине. Чтобы потом сюжет мог разъехаться на обе стороны. Я прикинул по карте, это получаются где-то примерно окрестности Львова. Может быть, Ужгород или Ивано-Франковск.

— Я за Ивано-Франковск, — живо откликнулся Северьян. — Там Карпаты. У меня тетка там в краеведческом музее работает.

— Мне тоже кажется, что Ивано-Франковск, — вымолвил Фредегарий. — Там традиционно сильны детские шахматные секции и вообще обстановка как-то благоприятнее.

— Твоя воля, но я не вижу мотива за этим злодеянием, — заметил Северьян. — Кто выиграет на том, что мы считаем Цезаря и Грозного разными людьми, а не одним, который кончил жизнь за плодотворной дебютной идеей в прохладном клубном помещении Ивано-Франковска? Где здесь корысть? Или тут замешана женщина?

— Не будь таким утилитарным, — запротестовал Фредегарий. — Мы очень недооцениваем роль иррационального в культуре. До сорока процентов человеческих поступков не имеют никакой цели, даже пошлой, и это не считая тех, в отношении которых даже совершающие их ясно сознают, что этого не следовало бы делать. Это как в «Парке юрского периода», когда Сэм Нилл постоянно говорит всем: «Ни в коем случае не