помогаю ему, поворачивая свою тарелку так, чтобы он мог видеть середину отбивной. Он должен быть счастлив. Мне нравится стейк средней прожарки, но баранину я люблю тщательно приготовленную.

Накалываю кусочек на вилку и подношу к губам.

— Можно? — спрашиваю я совершенно серьезно и без намека на улыбку, что хорошо, потому что мое выражение соответствует Джесси.

— Можно, — одобряет он, разрезая свою отбивную и отправляя в рот первый кусочек. Он жует, кивает и проглатывает. — Ты умеешь готовить, жена.

— Я не говорила, что не умею. Мне просто это не нравится.

— Даже для меня?

Бросаю на него взгляд, чтобы оценить выражение его лица, и это то, чего я боялась. Никакого веселья или игривой обиды. Я знаю, к чему это ведет, и хотя мне действительно нравится готовить для него, я бы не хотела делать это каждый день.

— Я не против, — отвечаю холодно.

— Мне нравится, когда ты готовишь для меня, — рассуждает он. — Это вроде как нормально.

Я останавливаюсь и опускаю нож.

— Нормально?

— Да, нормально. Как делают все нормальные женатые пары.

— Нормально, что жена готовит, а муж ест? Попахивает шовинизмом.

Я смеюсь, но Джесси не смеется. Он все еще сосредоточенно режет и ест. Он хочет нормальной жизни? Тогда ему самому стоит попытаться быть немного нормальным. Но хочу ли я, чтобы он был нормальным? Нет, не хочу. Если бы он был нормальным, то уже не был бы Джесси. Если бы он был нормальным, то не было бы нас. Я беру еще кусочек баранины, чтобы занять рот, вместо того чтобы назвать его пещерным человеком. Мы никогда не будем нормальными, не совсем, и я на это надеюсь.

Он пожимает плечами, кладет столовые приборы на край тарелки и откидывается на спинку стула, медленно поднимая на меня глаза и нарочито медленно пережевывая. Что происходит в его голове? Его зеленый взгляд захватывает меня, заставляя замедлить жевание, чтобы подражать ему.

— Разве это не нормально? — спрашивает он низким и хриплым голосом.

— Имеешь в виду совместный ужин?

— Да.

Я слегка пожимаю плечами.

— Да, это нормально.

Он чуть кивает.

— А если я уложу тебя на этот стол во время ужина и трахну? Это нормально?

Мои глаза немного расширяются от удивления. Не знаю почему, ведь для нас это было бы совершенно нормально.

— Наша нормальность — это то, что ты берешь то, что хочешь и когда хочешь. Если желаешь, можешь оприходовать свою жену среди приготовленных ею блюд.

— Хорошо. — Он берет нож и вилку. — Мне нравится наша нормальная жизнь.

Я хмуро смотрю на него. В чем был смысл всего этого?

— Тебя что-то беспокоит? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает он слишком быстро.

— Нет, беспокоит, — парирую я, и мне кажется, я знаю, что. — Ты вдруг задумался о невозможности взять, что хочешь и когда хочешь, с двумя детьми рядом?

— Вовсе нет.

— Посмотри на меня, — требую я, и он делает это, но смотрит на меня в шоке. Я не даю ему шанса высмеять мой приказной тон или спросить, с кем, черт возьми, я вздумала так разговаривать. — Так и есть, да?

Шок превращается в сердитый взгляд.

— Где угодно и когда угодно.

— Только не с двумя детьми рядом.

Я могла бы посмеяться над ним. Внезапно он прекрасно осознает, что его власть над моим телом будет ограничена. Я возвращаюсь к ужину, наслаждаясь этим откровением. Не могу поверить, что он еще не думал об этом.

— Им потребуется много моего внимания.

Он указывает на меня вилкой. Не ножом, а вилкой.

— Да, твоя главная задача будет заключаться в заботе о наших детях, но вторая, и я имею в виду очень близкую к первой, — потакать моим желаниям. Где угодно и когда угодно, Ава. Возможно, мне придется до определенной степени контролировать свою тягу к тебе, но не думай, что я пожертвую тобой. Постоянный контакт. Где угодно и когда угодно. Это не изменится только потому, что у нас будут дети.

Он вонзает нож в баранину и срывает ее с вилки зубами.

Если желание, чтобы я готовила для него, было шовинистическим, то я понятия не имею, как назвать эту маленькая речь.

— Даже если устану от ночных кормлений?

— Слишком устанешь, чтобы я мог взять тебя? — потрясенно спрашивает он.

— Да.

— Мы наймем няню. — Его отбивная получает еще один жестокий удар ножом, и я мысленно смеюсь до упаду.

— Но у меня же есть ты, — напоминаю я.

Он вздыхает и бросает нож и вилку на тарелку.

— Да, есть. — Его руки взмывают к вискам и кончики пальцев начинают выводит успокаивающие круги. — У тебя есть я, и всегда буду. — Он тянется ко мне и берет за руку. — Обещай, что никогда не скажешь, что слишком устала, или не в настроении.

— Ты сам говоришь мне, что я слишком устала! — практически визжу я. — Значит, тебе так отвечать мне нормально.

— Это потому, что власть у меня, — откровенно говорит он. — Обещай мне, — настаивает он.

— Хочешь, чтобы я пообещала, что я вся твоя, и ты можешь брать меня, когда и где захочешь?

Он отводит взгляд, только очень ненадолго, прежде чем снова посмотреть задумчивым взглядом.

— Да, — просто отвечает он.

— А что, если я этого не сделаю?

Я веду себя дерзко. Я никогда не буду слишком уставшей для этого мужчины, но его внезапное прозрение очень забавно. Ему следовало подумать обо всем этом до того, как он стащил мои таблетки.

Он смеется, а затем эта высокомерная сволочь откидывается назад и стягивает футболку через голову, открывая себя во всем своем безупречном совершенстве. Он смотрит на свою грудь, словно освежая в памяти, насколько он невероятно шикарен. Мой взгляд тоже прикован к этой груди. Возможно, у меня даже стекают слюнки на баранину, но я демонстративно сопротивляюсь его тактике. Я упиваюсь его божественным величием, мои глаза пробегают по каждому твердому рельефу, сознание мысленно отмечает освежить мою метку. Она исчезает.

— Ты никогда не устоишь перед этим. — Он указывает на свой торс.

Мои глаза поднимаются к его уверенному ярко-зеленому взгляду.

— Я привыкла к этому.

Оторвав свой жадный взгляд от такого же совершенного лица, возвращаюсь к своей тарелке. Мои глаза с недовольством сопротивляются, желая еще раз посмотреть на Джесси.

— Спустя какое-то время все приедается, — добавляю я так небрежно, как только могу.

Через секунду он уже возле меня, вытаскивает из-за стола и опрокидывает на ковер. У меня нет ни минуты для осознания того, что произошло, я едва дышу, а тело Джесси полностью покрывает меня.

— Ты дерьмовая лгунья, детка.

— Знаю, — уступаю