Брежнев не смел настаивать. На заседаниях политбюро решения принимались только единогласно. Если кто-то возражал, вопрос вообще снимался с обсуждения. Воронов уехал в Муром. А Брежнев переговорил с каждым из членов политбюро в отдельности. После этого позвонил Воронову:

— Слушай, все уже за. Один ты остался.

Пришлось Воронову согласиться.

Союзным министром охраны общественного порядка Брежнев решил назначить своего давнего сотрудника по Молдавии Николая Анисимовича Щелокова.

Но в политбюро были люди, которые придерживались иных точек зрения. Они тоже пытались продвигать своих людей. Против назначения Щелокова министром решительно возразил влиятельный член политбюро Шелепин. Его друг и соратник председатель КГБ Семичастный в политбюро не входил, но влияние имел большое. Он ходил к Брежневу, отговаривал назначать Щелокова министром. Шелепин и Семичастный видели на посту министра своего человека — Вадима Степановича Тикунова. Семичастный рассказывал, как он доказывал Брежневу:

— Тикунов — готовый министр, подходит по всем параметрам, зачем вам другой человек?

Это Вадим Тикунов, будучи министром охраны общественного порядка РСФСР, в 1962 году убедил правительство в необходимости использовать резиновую палку, наручники и взрывпакеты со слезоточивым газом — учитывая опыт других социалистических стран. При нем милиция получила портативные радиостанции, магнитофоны и диктофоны. На XXIII съезде Тикунова избрали кандидатом в члены ЦК, избрали депутатом Верховного Совета СССР, ему дали орден Ленина.

Столкнувшись с сопротивлением Шелепина и Семичастного, Брежнев отозвал уже подготовленный им проект решения политбюро о назначении Щелокова. Но не отказался от этой кандидатуры, а стал готовить почву для назначения. Леонид Ильич подолгу беседовал с членами политбюро, убеждая их в своей правоте. И добился своего. Николай Щелоков, доверенное лицо Брежнева, стал министром. А Вадим Тикунов, друг Шелепина, окончил свою карьеру послом в Камеруне.

Перед отъездом побывал у Брежнева.

— Я стремлюсь сохранить людей, не обидеть их, — сказал ему Леонид Ильич. — Я по натуре человек либеральный и на тебя не обижаюсь. Уважай меня на том посту, на котором я, и я буду уважать тебя на том посту, на котором ты.

Тикунов все понял правильно. Объяснил, что у него много друзей и друзья есть друзья, не мог же он с ними порвать отношения…

Заседания политбюро проходили по четвергам в Кремле в здании правительства, на третьем этаже. Члены высшего партийного руководства из национальных республик прилетали в столицу, чтобы принять участие в заседании. Отсутствовать на политбюро можно было только по причине болезни или заграничной командировки, куда ездили опять же по решению политбюро.

Если же случилось что-то чрезвычайное, что мешало приезду в Москву, надо было звонить генеральному и просить дозволения остаться дома. А звонить генеральному по мелкому вопросу — такое тоже не приветствовалось: неудобно беспокоить Леонида Ильича по пустякам… А если бы кто-то самовольно пропустил заседание, сразу возник бы вопрос: выходит, он сам все знает, без совета политбюро намерен решать свои вопросы?

Перед началом заседания члены политбюро уединялись в так называемой Ореховой комнате. Здесь обговаривались важнейшие вопросы, поэтому иногда начало заседания задерживалось на пятнадцать — двадцать минут. Секретарям ЦК и кандидатам в члены политбюро в Ореховую комнату вход был заказан. И они покорно ждали, пока не появятся настоящие хозяева жизни во главе с генеральным секретарем.

Открывая заседание, Брежнев спрашивал, есть ли у членов политбюро замечания по повестке. Но очень редко кто-то вносил дополнительный вопрос. Полагалось все заранее обсудить и согласовать, чтобы не ставить товарищей в затруднительное положение. Не обговоренные заранее предложения на политбюро, как правило, проваливались. Представлять на политбюро неподготовленные вопросы считалось большим аппаратным промахом.

Соблюдению процедур придавалось особое значение. Все решения принимались на заседаниях политбюро ЦК, но обязательно оформлялись решением президиума Верховного Совета. Так повелось со сталинских времен, и ничего не менялось.

В зале, где заседало политбюро, места за столом занимали в зависимости от ранга и продолжительности пребывания в данном партийном звании. У каждого свое место, чужое не занимали. И — своя епархия, вмешательство в дела которой не терпели. В политбюро существовали четкие правила: наводить порядок в чужом огороде не принято. В стране торжествовал не общегосударственный, а ведомственный интерес.

Член политбюро, заинтересованный в том, чтобы его предложение прошло, должен был убедить в своей правоте товарищей. Проекты решений рассылались по разным ведомствам и отделам ЦК, у всех были свои интересы, и их следовало учитывать. Иначе прохождение бумаги тормозилось до тех пор, пока она вообще не умирала. И Брежнев соблюдал баланс интересов членов политбюро.

Поэтому Брежнев был так внимателен с первыми секретарями обкомов, крайкомов, национальных республик. Он не жалел времени на телефонные звонки. Один из секретарей, дежуривших в приемной генерального, рассказывал, как Брежнев частенько говорил:

— Что-то я давно с таким-то не разговаривал. Соедини.

Даже в отпуске два-три часа в день сидел у аппарата ВЧ, разговаривал с секретарями обкомов, расспрашивал о нуждах и проблемах. Первые секретари были главной опорой режима. От них зависел и генеральный. Первые секретари встречались между собой в Москве на сессиях Верховного Совета и пленумах ЦК, общались в номерах гостиницы «Москва», собирались по группам, обсуждали ситуацию, помогали друг другу.

Первый секретарь обкома мог рассчитывать на особое внимание руководства партии. Приезжая в Москву, стучался в самые высокие кабинеты и не знал отказа. Брежнев понимал, как важно первому секретарю обкома, вернувшись домой, со значением произнести: «Я разговаривал с генеральным. Леонид Ильич сказал мне…»

«Брежнев принимал «нашего брата» охотно, нередко допоздна, до одиннадцати — двенадцати ночи, — вспоминал бывший первый секретарь Томского обкома Егор Кузьмич Лигачев. — Иногда принимал группами, тогда мы рассаживались в его кабинете, кто где мог, если не хватало мест — садились на подоконник».

Леонид Ильич неуклонно проводил в жизнь то, что считал правильным. У него был твердый характер. Но не позволял себе рискованных шагов, не спешил. Вел себя осторожно и предпочитал сложный вопрос отложить. Он был разумным человеком, избегал крайностей. Как бы на него ни жали, если ему что-то было не ясно, если сомневался (а сомневался он часто, поскольку ему элементарно не хватало образования), говорил:

— Отложим, мне надо посоветоваться.

И действительно советовался с теми, кому доверял, интересовался реакцией других членов политбюро. Перед важным решением их обзванивал. Добившись поддержки, Брежнев приходил на заседание и веско говорил:

— Мы посоветовались и думаем, что надо действовать так-то и так-то.