Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И, испытывая некоторое отвращение к бактериям, вы предпочли во время опознания держаться на почтительном расстоянии от тела?
Губы Гэлбрейта зашевелились, готовясь выдать гневный ответ, но, когда голос раздался, он был очень тихим:
— Мой отец был тунеядцем и бездельником. Он умер от сифилиса. Когда становишься свидетелем чего-то подобного, день за днем пожирающего плоть твоего близкого человека, это меняет тебя. Ты никогда не станешь прежним после такого. Это была палка о двух концах, заставившая меня заинтересоваться медициной, но, с другой стороны, она… привила мне страх. Я делаю все, что в моих силах. — Он прерывисто вздохнул. — Ладно, я осмотрел тело, а затем действительно отошел в сторону, чтобы позволить деревенскому священнику и тому гробовщику сделать свою работу. Но если это не тело Мэри, то чье же оно тогда?
— Произнесу два слова, которые не должны выйти за пределы этой комнаты. Вы понимаете?
— Ни черта я не понимаю!
— Жертва убийства.
— Что? Какого еще убийства?
— Я сказал все, что собирался сказать. Доктор, мне нужна ваша помощь, и я вам доверяю.
— Ну, разумеется. С чего бы вам не доверять мне?
— Потому что, — многозначительно кивнул Мэтью, — некоторые в этом доме доверия не заслуживают и, вероятно, они очень опасны. Я рискую, привлекая вас к этому делу, но во имя справедливости это необходимо сделать.
— То, что вы говорите — безумие! Вскрывать гроб Мэри?! Это богохульство!
— Так и было бы, если б в том гробу действительно лежала Мэри Тракстон, — согласился Мэтью. — А я считаю, что это не так.
— Труп… — пробормотал Гэлбрейт. — Он набух от воды и был изуродован до неузнаваемости. А к настоящему моменту этот труп пролежал в гробу несколько месяцев. Вы хоть представляете, какая у него сейчас степень разложения? Как я могу что-либо определить по этим… как бы так помягче выразиться… останкам?
— Вы боитесь смотреть на тело?
Глаза за линзами очков блеснули красным угольком.
— Нет. А вы — должны бояться.
Мэтью подождал, пока вспышка гнева утихнет, прежде чем сказать:
— Я боюсь. Но я не позволю страху остановить меня.
Гэлбрейт начал снимать очки, но поколебался, и Мэтью подумал, что дело в перчатках, которыми он прикасался к зубам.
— Господи, лучше бы вы никогда не приходили в этот дом.
— Думаю, другие чувствуют то же самое, и вы можете отказать мне в моей просьбе. Но я очень прошу вас согласиться.
***
В погруженном в серый полумрак склепе продолжала лететь кирпичная крошка, а воздух заволакивала пыль, пока Бейнс наносил удары киркой. Каждый стук отдавался в ушах Мэтью и разрывал его нервы на части. Камень с табличкой обрушился. Бейнс использовал кирку, чтобы вытащить кирпичи на пол, а затем продолжил работу.
— Черт возьми! — выругался Бейнс, переводя дух. — Я и не знал, что кирпичи укладывают так прочно. Печально видеть, как такая работа идет прахом, но… — Он пожал плечами и вернулся к своей разрушительной работе.
Когда рухнуло еще несколько кирпичей, образовалась дыра. Затхлый воздух вырвался из темноты. Пространство расширилось.
Еще несколько ударов — и образовалось достаточно места, чтобы впустить живое тело в обитель мертвых. Гэлбрейт принес из своей комнаты тряпицу и использовал ее, чтобы защитить лицо от клубящейся пыли. Мэтью пожалел, что не последовал его примеру.
Бейнс отложил кирку в сторону.
— Я уверен, что этого достаточно, — сказал он и поднял железный лом, прислоненный к дальней стене. — Кто-нибудь осветит мне путь?
Мэтью вошел первым со своим фонарем, пригнув голову. Пришлось сжаться, чтобы протиснуться в отверстие. Внутри стоял гроб на каменном возвышении примерно в трех футах от пола. Он был простым, из некрашеного дерева, а на крышке были выжжены очертания христианского креста.
Мэтью пришлось наклониться, потому что пространство здесь было узким, и его голова задевала потолок. Следом за ним вошел Бейнс, а затем уже доктор со своим фонарем.
При виде гроба с крестом на крышке Гэлбрейт прерывисто вздохнул под своей самодельной маской.
— Я чувствую, как пламя ада обжигает мне спину. Клянусь Богом, это преступление против природы!
— Приступайте, — попросил Мэтью Бейнса. Нужно было двигаться дальше, пока у кого-то из присутствующих окончательно не сдали нервы.
Бейнс глубоко вздохнул, выдохнул и вогнал конец лома в шов между крышкой и гробом. Пока он работал, гвозди начали по одному выскакивать из крышки с шумом, напоминающим одиночные пистолетные выстрелы.
— Я буду проклят за это, — пробормотал доктор, но, к его чести, он оставался на месте и не пытался сбежать.
Гвоздь выскакивал за гвоздем.
— Боже! — воскликнул Бейнс, прервавшись. — Сколько гвоздей этот ублюдок вбил в эту штуку?
— Достаточно, чтобы запечатать ее навсегда, — ответил Мэтью. — Хотите, я попробую сам?
— Нет, я справлюсь.
И это к лучшему, — подумал Мэтью, ведь его нервы были на пределе, а его сердце билось так же громко, как звенели выскакивающие из крышки гроба гвозди, падая на пол. Удивительно, что на таком холоде можно так сильно вспотеть.
Бейнс затолкал лом под крышку и начал ее расшатывать. Раздался такой шум, будто дюжина демонов возопила от ярости, когда им ломали кости. Гэлбрейт издал сдавленный звук и начал отступать, но Мэтью поймал его за плечо и удержал. С последним ужасающим треском раскалывающегося дерева крышка поднялась и упала, и в склеп ворвался сухой тошнотворный запах застарелой смерти.
Никто не пошевелился.
Никто не заглянул в гроб.
Гэлбрейт нарушил повисшую тишину, и теперь его голос зазвучал уверенно и профессионально:
— Добавьте мне света, Мэтью. И, если моим глазам предстоит увидеть то же, что и вашим, сделайте шаг вперед.
Мэтью собрался с духом и повиновался.
Жизнь.
Это было так шокирующе и так печально, что жизнь может пройти через все свои перипетии, через темные и светлые дни и привести к этому. Гниющая оболочка. По сути, пугало, в котором едва можно было узнать человека, которым оно когда-то было. Пожелтевшее
