«Файка!»

«Чего тебе?»

«Увидишь череп, не трогай».

«Не пугай меня. Какой череп?»

Котопаха обернулся: «Ты меня спрашиваешь?»

«А кого же еще?» Связь у нас замкнутая: каждый слышит каждого, но сейчас получалось так, будто только я одна слышала Котопаху.

«Увидишь череп, не дергайся!»

«Котопаха, ты о чем?»

Он тоже не понял: «Это ты о чем?»

И посоветовал: «Глухой, перепаяй Файке контакты!»

Глухой подтянулся ближе. Он меня в обиду не даст. Он или дальтоник, или я, правда, чудо. Мы с ним составляем карту «Настоящий Марс». Глухой все время предлагает поместить на карте мое изображение, но я против: я же родилась на Земле. Другое дело — марсианский шестигранный кратер. В Солнечной системе все кратеры круглые или овальные, других не бывает, а этот шестигранный, как головка болта. Солнце начинает пригревать — головка «болта» темнеет, из серенькой превращается в алую…

«Файка, не трогай череп!»

«Ты чего, Котопаха? Какой череп?»

Котопаха повертел пальцем у виска. Даже страшно.

Цикада

«Как блаженна ты, цикада, ты живешь в ветвях деревьев, ты сыта одной росинкой».

Я-то сыта, а вот Косте плохо. Он знаменитый композитор, его пьесы слушает вся Солнечная система, а когда мой топик разлезся, Костя сам отдал мне свою рубашку. А то они с Рупрехтом стали на меня оглядываться. Ханна Кук не оглядывается, а Костя и Рупрехт оглядываются. Настоящие лангуры. У Рупрехта — цейлонская косичка, у Кости — красная набедренная повязка. Рубашка, конечно, оказалась длинной, я остановилась, подтыкая полы за пояс, и Рупрехт нагло заявил: «Ты как эбеновая статуя». Не знаю, что он имел в виду, на всякий случай я встала так, чтобы над моим левым плечом светился нежный серпик Земли. У меня грехов нет, переживать пока не за что, но в правом уголке губ появилась первая морщинка. Рупрехт говорит — это от сильных чувств. Я часто смеюсь или страдаю. А я, правда, ни о чем не могу говорить спокойно. В Центре исследований я рассказывала лиценциатам, почему нас решили разделить на лангуров и хульманов. Это мои любимые обезьяны, я с ними много работаю. Ханна Кук скептически поджала губки, но хульманы и лангуры все равно распространены по всей Индо-Малайской области. Они живут на склонах Гималаев, в сухих зонах Индии и Шри-Ланки, в дождевых лесах Ассама и Индокитая, в мангровых болотах Малакки и Калимантана. «Вот как надо приспосабливаться к условиям, — посмотрела я на Костю, потому что он глаз не спускал с Ирки Летчик. — Лангурам и хульманам везде хорошо. У них округлые головы, укороченные морды, длинные конечности. Ведут себя с достоинством, — со значением посмотрела я на Костю. — А еще у них особенный воздушный горловой мешок. От этого голоса лангуров и хульманов красиво вибрируют. Шерсть нежная, а на головах — шапочка с козырьком, и ресницы синие…»

Пока я так объясняла, с дерева спустился настоящий лангур — шерсть нежная, на голове шапочка с козырьком, подошел к Косте, обнял мягко его за плечи и стал моргать синими ресницами.

«Чего это он?»

«Принял тебя за зеркало».

«Какое я ему зеркало?»

«Он, Костя, все понимает. Он музыку любит».

«Ты, Цикада, с ума спрыгнула, — сказал Костя. — Не может зверь любить музыку».

Ханна Кук

Такая у них мораль на Марсе.

Костя

«Комаров смешить», — так Ирка Летчик сказала про мою скрипку. Сперва забыла ее на Лунной базе, потом сказала: «Подумаешь, остался без инструмента». Я обалдел от ее слов. «Поднимемся на гору Олимп, поводи руками, ты же артист. На Марсе это всем все равно. Поводи руками, будто смычком, а звук потом запишем на Хубу».

Я тогда впервые почувствовал во рту привкус пережаренного лука.

А сейчас все отдает этим противным запахом, зря Цикада говорит, что такого быть не может. Да, знаю, в искусственной оболочке сьютелла человек напрямую включен во все процессы. Да, знаю, человек в сьютелле не может испытывать жажду и голод, его не могут донимать никакие запахи. Но я-то чувствую. Я мучаюсь. Скрипки нет, и рябые облачка в небе кажутся копчеными курами. «Страстное дитя», — ненавижу, когда Ирка так говорит. По условиям эксперимента, связи у нас нет ни с Землей, ни с Луной, ни с Марсом, ни с орбитальными станциями, а Ирка почему-то оказалась на связи. «Помнишь пирожки с вишневым повидлом?» Я говорю: «Отключись, Ирка, а то нас с маршрута снимут!» А она будто не слышит. «Помнишь, как вкусно стряпала мама, когда мы с тобой летали на Кольский?» — «А ты помнишь, что забыла на Луне мою скрипку?» — «Страстное дитя!» Только потом дошло: Ирка, правда, меня не слышит. Просто до высадки на Марс тайком забила сенсорный центр моего сьютелла своими письмами, наставлениями, стихами, угрозами, пожеланиями. Мерзлая пыль, черные камни, рыжие пески, Плеяды над головой — как пожар, Фобос несется навстречу Деймосу, а для меня от всего несет пережаренным луком.

Цикада

Однажды я видела садик. На Земле, за Полярным кругом. Там росли карликовые березки. Ростом вершка в три, не больше, а над ними — мухоморы в горошек. Я решила: это дача Сеятеля. Сеятель везде, и он нигде, он — мега и нана, почему такому не иметь дачу за Полярным кругом? Был поздний вечер. Я накувыркалась за день, сидела на подоконнике в Центре исследований и вспоминала садик. Мои лангуры и хульманы тоже накувыркались. Доктор Микробус разыскал меня по громкой связи: «Цикада, я кривой от перегрузок, левый глаз ничего не видит, хромаю, и голоса нет». Я ответила: «Клёво! Приходите к нам такой!» Он пришел и сел рядом на подоконник. Он весь день перед смоллетами прогонял сжатый воздух сквозь духовую трубу. Говорят, Чарльз Дарвин, сделавший нас родственниками хульманов и лангуров, тоже играл на трубе перед живыми тюльпанами. Так мы сидели, молчали, смотрели на звезды в окне, потом доктор Микробус заглянул в мои мысли и вздохнул: «Подумаешь, звезды далеко! Все равно все там будем».

Обезьяны, услышав такое, зашумели.

«Они у тебя, Цикада, многое понимают».

«У них, — подтвердила я, — богатая интуиция». А про себя подумала: лангуры и хульманы не живут наполовину в будущем, как вы, доктор Микробус, им кувыркаться приходится. И уточнила: «Если все там будем, значит, и Глухой?»

Лангуры и хульманы, услышав про Глухого, застонали. Зачем им звезды и вечность, если рядом опять будет Глухой? Доктор Микробус нас понял. Древним людям, объяснил он, всегда хотелось самим и поскорее добраться до новых мест, а остальные — чтобы отстали. У Глухого очень развиты некоторые древние чувства. Горы и моря, острова и проливы древние из эгоистических устремлений называли именами только своих королей, королев и императоров. «А вот сама-то ты, Цикада, чьим именем назовешь действующий вулкан, если откроешь такой на Марсе?»

Я обрадовалась: «Уж точно не именем Глухого».

«Ну, это я понял. А чьим все-таки именем?»