И еще мистеру Окройду нравилось жить в съемных комнатах. Как-то раз, когда они с Джо сооружали декорации в павильоне, он поднял эту тему. Джо пробурчал, что комнаты давно сидят у него в печенках и ему бы хотелось жить в собственном доме.

— Оно и понятно, Джо, — ответил мистер Окройд. — Ты уж сколько лет кочуешь, а мне такая жизнь в новинку. Я ни по какому дому не скучаю и возвращаться назад не хочу. Здорово быть жильцом, Джо.

— Что ж тут хорошего? — не понял тот. — Посуди сам: комнаты не твои, живешь по хозяйской указке и ешь только то, что дают.

— Знать, тебе в жизни больше повезло. В Браддерсфорде мой дом принадлежал не мне, а жене. Она-то делала что хотела, а я нет. А если ты скажешь хозяйке, что не хочешь есть рисовый пудинг всю неделю, она, может, дверью-то хлопнет, но не станет обзывать тебя всеми дурными словами, какие только есть на свете, и с утра по новой не заведется, и не станет смотреть на тебя как на отпетого негодяя.

— Нет, Окройд! — возразил Джо. — Только не говори, что дома тебя так клевали.

— Не больше, чем других, — мрачно ответил мистер Окройд. — А вот про заклеванных жильцов я что-то не слыхал.

— Верно, зато историй про облапошенных и обобранных сколько угодно. Если ты с такими не знаком, то вот один — перед тобой. Хозяева всякие бывают — одни молоко у тебя из чая утянут, а другие шнурки из ботинок — не заметишь! Дай им волю, они с тебя за подъем по лестнице деньги драть будут. Я на своем веку всякое повидал.

— Верю, Джо, — убежденно сказал мистер Окройд. — И я не отрицаю, что та толстуха, у которой я в Дотворте жил, малость тощала и ужималась, накрывая на стол. Но живется мне таперича привольней, чем последние годы. Не мне тебе говорить, что три фунта в неделю — деньги невеликие. Я на фабрике и то больше зарабатывал, а еще бедняком себя почитал. Но когда кормишь одного себя, а живешь в комнатах, то добра с них видишь куда больше, чем дома. За два фунта с тобой хоть обращаются по-человечески, а дома за всю получку чувствуешь себя ничтожеством. Жена-то меня как с работы встречала: «А, это ты? Ужин еще не готов, у меня дела поважнее есть. Сколько раз я тебе говорила: снимай сапоги при входе! Опять наследил, чтоб тебя!» Вот как оно, дома-то. А здесь иначе. «Вы как раз вовремя, мистер Окройд, — говорят хозяйки. — Ужин будет через минуту, я не заставлю вас ждать. Хорошо прошел день, мистер Окройд?» Чуешь разницу?

Джо чуял, но остался при своем мнении.

— Поживи год-другой на хозяйкиных харчах, старик, — сказал он, — и я посмотрю, как ты запоешь. Джимми Нанн вечно жалуется, что не может есть, а мне порой кажется, что ему даже свезло. Он-то заранее знает, что ему ничего не светит, а я еще надеюсь — и не получаю!

— Передай-ка дюймовые гвозди, Джо, — попросил его мистер Окройд и на минуту призадумался. — Что ж, признаться, в Йоркшире кормежка получше здешней. На югах женщины совсем не пекут: никаких тебе кексов с изюмом, пирогов с салом, лепешек и прочего. Ха, вчерась такое было — обхохочешься! Хозяйка моя тутошняя, миссис Каллин — она вдова, муж работал на газовом заводе, хорошую должность занимал, да и сама она такая приличная, аккуратная, обходительная, рассказывает антересно — словом, вчерась миссис Каллин подошла ко мне и заявила: «Ну, мистер Окройд, сегодня я вас вкусненьким угощу. Запекла говядину, и подам йоркширский пудинг». И вот приносит она ужин. Смотрю на тарелку, а там только мясо, капуста и картоха. «Миссис Каллин, а где обещанный пудинг? — спрашиваю. — Давайте его сперва». А она мне: «Так вот же он, перед вами», — и на тарелку показывает. «Как? Уж не этот ли скользкий шмат теста, что под капустным листом, вы йоркширским пудингом обозвали?» — «Его. А коли это не йоркширский пудинг, то что?» — «Не, миссис, — грю, — вы меня не спрашивайте. Я одно знаю: это не нашенский пудинг. Лепешка, блинчик али что, но не йоркширский пудинг». И потом я ей рассказал, какой он должон быть. Ты меня послушай, Джо, вдруг пригодится.

Мистер Окройд заново раскурил трубку, выдохнул облачко дыма и продолжал:

— «Во-первых, — говорю я миссис Каллин, — йоркширский пудинг едят отдельно, без мяса, картошки и прочей ерунды. И подавать его надо с пылу с жару, из печки — прямехонько на тарелку! Ждать нельзя ни минуты, не то все пропало. Если не положите горячим на тарелку, проще сразу из него подметки сделать. И еще, — грю, — важно как следует раскалить печку. Коли тесто вы смешали правильно и печь горячая, то пудинг выйдет легкий как перышко, хрустящий и поджаристый, без энтой вот жижи посередине. Поняли, миссис?» — спрашиваю. А она: «Нет. Раз уж в свое время не научилась, так и теперь не научусь. А у вас ужин стынет». Мы с ней потом долго хохотали, а вечером миссис Каллин рассказала про нас дочке — та у нее тканями торгует. Еще с ними сынок живет, а второй сын на флоте служит, его невеста к ним часто в гости захаживает — ничего себе компания, а? Все они придут в субботу на наш концерт.

— Это ты хорошо придумал, — сказал Джо. — Обрабатывать местных жителей — это правильно. Я сам так делаю. Некоторые надо мной посмеиваются, но ведь работает!

— Еще как! — воскликнул мистер Окройд. — Все знакомые миссис Каллин заинтересовались. «Хорошая труппа?» — спрашивают. «Первый сорт! — говорю. — Мы тут недельку скоротаем, а потом в гастроли по большим городам — медь собирать». — «Что собирать?» — «Медь — так в Йоркшире деньги называют, — говорю. — Приходите и посмотрите наш концерт, а то второго шанса не будет. Скоро прочтете о нас в газетах — локти кусать будете. Лучшая разъездная труппа в мире», — говорю.

Мистер Окройд искренне так считал. Он был глубоко убежден, что на всем свете не существует бродячей труппы лучше, чем «Добрые друзья». Конечно, про других он ничего не знал и вообще никогда прежде таких трупп не видел, однако представить, будто кто-то может играть еще лучше, еще забавней, было выше его сил. Поэтому мистер Окройд говорил честно и от души. Восторг его также нельзя было объяснить преданностью новым друзьям и новой начальнице, мисс Трант. Мистер Окройд никогда не был любителем театров и мюзик-холлов, хотя по-прежнему не отказался бы за семь пенсов посидеть в последних рядах кинотеатра «Браддерсфорд империал». Это, однако, не мешало ему считать себя человеком сведущим и понимающим. Любой браддерсфордец полагает себя знатоком и карающим судьей во всем, что стоит денег, и мистер Окройд, как следует разглядев выступление «Добрых друзей» под всеми возможными углами, счел его первоклассным. Самого невысокого мнения он остался об Элси, чьи несколько вымученные фривольности показались ему «бестолковыми». С другой стороны, на этом острове еще никто так не восхищался танцами мистера Джерри Джернингема, и мистер Окройд не преминул намекнуть, что знает толк в этом деле: юношей он был одним из лучших исполнителей ирландских танцев в Вулгейте и Лейн-Энде, а однажды занял третье место на праздничном гала-концерте в Пит-парке. К самому Джерри Джернингему он питал презрение. «Тощий больно, — говорил он. — Глядишь, скоро живот к спине прилипнет». А потом, прибегая к загадочным речевым оборотам Западного Райдинга, объявлял мистера Джернингема «ни щукой, ни горбылем» — увы, сие страшное безапелляционное суждение никакого сокрушительного действия не оказывало, поскольку никто не понимал, что это значит. Однако мистер Окройд проводил четкую грань между Джернингемом-человеком и Джернингемом-танцором: последним он восхищался от всей души. Конечно, его любимицей стала Сюзи — как на сцене, так и в жизни. Она определенно знала свое дело, пусть мистер Окройд не всегда понимал, куда она клонит. И еще эта жизнерадостная, милая и дружелюбная девчушка так напоминала ему Лили, что в ее обществе ему становилось радостно и неловко, совсем как Иниго. Последний тоже пришелся ему по нраву: и как пианист, и как добродушный юноша с малость завышенным мнением о собственной персоне. (Все жители Браддерсфорда внимательно разглядывают друг дружку на предмет носозадирательства, и если кто-то позволяет себе мало-мальски необычный поступок, его нос тут же подвергается тщательным замерам.) Между ним с Иниго установилась особая связь, потому что, как мистер Окройд однажды пояснил Джо, «мы два сапога пара, оба любич-чели, как вы говорите, пришли к вам в один день и пытаемся показать, на чего способны». По тону мистера Окройда было ясно, что они не только пытаются, но и весьма преуспевают. К мисс Трант он питал огромное уважение, но всячески это скрывал. Была в ней какая-то черта — вполне определенная, только он не удосужился разобраться, какая именно — мгновенно вызвавшая его уважение (чего не скажешь о сэре Джозефе Хигдене и прочих зажиточных господах, на которых он гнул спину в Браддерсфорде). Никто из «Добрых друзей» точно не знал, сколько денег у мисс Трант (хотя обсуждался этот вопрос не раз), действительно ли она богата или просто имеет приличный доход и несколько сотен в запасе, которые может потратить на любую прихоть. Мистер Окройд считал, что денег у нее хоть отбавляй и добывать их ей никогда не приходилось. «Небось думает, что медь на деревьях растет», — отзывался он о ней, и эта мысль, которая привела бы в бешенство любого демократа прежнего поколения, только усиливала его бесконечный пиетет к этой славной леди. В Браддерсфорде были и богатые, и бедные, но таких, как мисс Трант, мистер Окройд еще не встречал. Они словно прилетели с разных планет, но неожиданно обнаружили точки соприкосновения и взаимной симпатии. Будь мисс Трант мужчиной, возможно, мистер Окройд относился бы к ней иначе, однако она была женщиной — мало того, очень привлекательной молодой женщиной. Как-то раз, прогуливаясь с Сюзи по пирсу, мистер Окройд заговорил с ней о мисс Трант. Девчушка очень полюбила ее и считала «просто прелестью», но, что уж тут говорить, бедняжка стареет. Если она бросит «Добрых друзей», впереди у нее скучная жизнь старой девы. Мистер Окройд выразил решительное несогласие с таким мнением о своей начальнице.