— Тут, — сказал он. — У него и ширнуться можно, если что…

— А кинуть его нельзя? — спросил Анзор.

— Вам бы только кидать! — покачал головой Баирам. — Он инвалид, не ходит, совесть надо иметь! — добавил, когда входили в калитку.

Где-то залились собаки, но во дворе было пусто, а в доме темно. Баирам нащупал засов, открыл ворота и тихо загнал машину во двор, где мешки, кирпичи, шифер. В доме — тишина.

— Он как-то, лет десять назад, затеял ремонт делать, — шепотом объяснил Баирам, показывая на стройматериалы. — Я его, честно, давно не видел. Может, и нет его уже на белом свете…

— Нет — уйдем. Давай стучи.

Байрам подергал дверь — открыта. Внутри окунулись в спертое зловоние медвежьей клетки.

— Стой, стреляю! — сказал голос в темноте. Щелкнули затворы. Байрам застыл.

— Это я, Байрам, зёма, свои! — сказал он.

— Стой на месте, сучар! Зажегся свет.

На кровати сидел старик с обрезом в руках. На табуретке горела лампа, освещая захламленную комнатку. На старике — синяя фуфайка. Лицо в частых, как рыболовная сеть, квадратных морщинах.

— Это ты, бес? — вглядевшись в Байрама, узнал он. — Чего тебе надо, зачем пришел?

— Я, Безног, лекарство хочу взять…

— Лекарство в аптека! Нету никакого лекарства, проваливай! А это кто за тобой таращится?

— Бабки есть, зёма, все в порядке, ты только дай!

— Дай уехал в Китай!

— И сказал: «Никому ничего не давай!» — подхватил Байрам. — Но нам можно, мы свои.

— Меныиа мели. Эти ктой за спиной, спрашиваю?

— Друзья… Я присяду, да?

— Не псов ли привел?

— Ты следи за жалом, Безног! Когда я псов водил, ты что гонишь?

— Покой тут беспокоят… Чего, театра тут? Выходи все! Ну! — И дуло обреза передвинулось в их сторону.

— Это гости, зёма, из Тбилиси… — снова начал Байрам.

— Ах, из Тибилиса!.. — яростно заворочался старик. — Чтоб вам пусто было, чтоб ваш дух тут не пахло! Были тут недавно из Тибилиса! Пять швы потом на больничке наклали, после их… А ну!.. — громко закричал он, поднимая обрез на уровень лиц.

Всем стало не по себе от зловещих тупых зрачков дул, смотрящих прямо в глаза.

— Ты фильтруй базар, Безног! — в свою очередь, обиделся Байрам. — Я ж тебе говорю — друзья! Пушку убери, за-ради аллаха!

Тут тряпки в ногах у старика зашевелились, и оттуда показалось заспанное лицо.

— Ребятенок будить, покой беспокоить! — опять разъярился старик. — Были уже такие, из Тибилиса! Спробовали и другие, да хрен с масло скушали!.. Знаю я вас всех! Уебывайте на хер!

Анзор побледнел, рука его зашевелилась в кармане, но Байрам мигнул ему:

— Больной человек! Подождите во дворе! Я сам поговорю.

Все молча гуськом вышли.

— Вот так всюду, где наши побывали. Хоть в Москве, хоть в Грозном, хоть в Кировабаде… После нас минное поле остается, не знаешь, где рванет. Ненасытные!.. Лишь бы кинуть! — в сердцах сказал Гуга.

— Кончай болтать! — оборвал его Анзор. — На то они и барыги, чтобы кидать! Можешь — кидай, мать их…

— И потом за сотни километров за товаром ездить надо, потому что кто-то этих барыг постоянно кидает! Вот кинули Рублевку! И что? Десять человек в ломке чуть не умерли. Барыг, наоборот, надо не обижать, а лелеять и кормить — пусть они будут всегда рядом, — сказал Гуга, вспоминая свои каждодневные вояжи в Кировабад.

— Ерунда! — буркнул Анзор и стал вслушиваться через открытую дверь в разговор из дома. Байрам просил, старик отказывал, матерно браня «этот клятый Тибилис»; наконец приутих, зажужжал в миролюбивом русле.

Потом из дома появилась девочка, прошла в глубь двора. Ее не было минут пять. После того, как она возвратилась в дом, вышел Байрам за деньгами.

— Сколько брать?

— А по сколько дает?

— По полтиннику грамм.

— Вот две сотни, возьми четыре грамма, — дал ему Анзор две бумажки.

— Мне все равно. Вам сколько надо — столько возьму. Только поживее, а то он сейчас вырубится, там племянница ему уже десятикубовый баян поволокла. Вмажется — и будь здоров! Он мужик неплохой, просто ваши его кинуть хотели, избили калеку, а он сам не промах — видел, как на мушку взял? Он целыми днями кемарит — будто спит, а ухом все слышит! А ханку выпить… Выпить — не колоть, печень промолчит, я думаю, — потер Байрам плешивую голову. — С ними что делать?.. — кивнул на «витьков».

Братья смирно сидели поодаль. Взглянув на них, секунду подумав и что-то прикинув, Анзор достал еще сотню:

— Возьми тогда еще два грамма!

— Слыхали, гуммозные рыла? За угощением иду! — обрадовался Байрам и открыл скрипучую дверь.

— Заодно и чаю горячего попроси! — успел напомнить ему Анзор.

Вскоре они сидели во дворе, под рассветным небом. Заспанная девочка, племянница Безнога, вынесла им полный чайник. «Витьки» мастырили очередную «эйфелеву мастурку». И жить еще можно было вполне. Даже мысли о разбитом парпризе вскоре испарились сами собой, когда начало действовать лекарство Безнога. Ему, как оказалось со слов Байрама, всего под сорок годков, — из них пятнадцать он просидел в тюрьмах, а пятнадцать — пролежал в кровати, лишившись в аварии ног.

Выпитая ханка оживила. Рассвело. Приятели сидели во дворе на бревнах, пили чай, который им уже в третий раз приносила племянница. «Витьки» жадно поглядывали на нее, но Байрам шикнул на них:

— С ума сошли?! Да вас Безног перебьет за нее, как курят!.. У него никого, кроме этой племяшки, нету!

— Мы ничо, мы чо? Мы ничо! — смешались братья, тем не менее каждый раз выворачивая шеи, когда скрипела дверь и щуплая девочка появлялась во дворе. Ей было лет десять-двенадцать.

— Спит Безног, отдыхает? — спрашивал у нее из вежливости Байрам. — Как себя чувствует? Все в порядке?

— Спит. Отдыхает, — отвечала она, громыхая чем-то под окнами.

— Она ему ханку готовит, все делает. Никого больше нет — он и она, племянница, — объяснил еще раз Байрам. — Он, когда ноги ему отрезали, ширятся начал да так с тех пор с лошадиных заходов не слезает. Одно время даже на «скорой» морфий привозили, но потом сказали: «Хватит, самим не хватает!»

Потом стал вспоминать какого-то Безрука, который одной рукой так мацал на поле, что за ним никто не мог угнаться. «Витьки» принялись спорить, утверждая, что у Безрука вторая рука была, но сухая, и на ней не хватало трех пальцев.

Гуга и Ладо отошли к крану умыться. Анзор приблизился и сказал, что надо будет послать «витьков» украсть парприз, а потом поехать к Тимохе-цыгану и на оставшиеся деньги накупить мацанку.