В этой зарисовке с июльского пленума 1926 года еще только угрозы Дзержинского, до настоящих расстрелов он не доживет, его сердце остановится вечером именно после одного из столь жарких диспутов на пленуме уже через несколько дней. Но он уже говорит о расстрелах, говорит: «Мы своего добьемся!» То есть говорит не лично от себя, за ним обученная «красному террору» чекистская спецслужба. И это сигнал к вождям оппозиции, что пока еще с ними на «вы» даже в споре, но скоро возьмутся всерьез, и спецслужбу против них двинут тоже.

Эта же сцена перепалки Дзержинского с лидерами оппозиции, кстати говоря, несколько портит легенду о сверхвыдержанности Железного Феликса и его постоянной спокойной вежливости – ему всего лишь указали на конкретную ошибку в руководстве народным хозяйством в металлопромышленности, а он тут же взорвался и предложил оппонентов расстрелять, так легко сорвался на личную перепалку с оппозиционерами (один из которых его первый зам в ВСНХ Пятаков, близкий тогда к Троцкому). Хотя не стоит забывать, что это уже самый поздний «усталый Дзержинский» на пороге своей смерти и нервы уже не те. Возможно, потому и сорвался на пленуме партии, и заголосил, что оппозиционеров нужно расстрелять.

Тем более Дзержинский на этом пленуме в силу той же усталости и опустошенности иногда колеблется, начинает говорить что-то о «неслыханной бюрократии» в партии и государстве, и тот же Троцкий ему ехидно кричит с места: «Осторожнее про бюрократизм, а то запишут в наш лагерь оппозиции!» Похоже, Дзержинский действительно здесь уже насмерть устал от всех разногласий в партии, от резких смен курса и множества фракций, от этого и такие взрывы гнева. Но, даже уйдя из жизни в разгар этого пленума, Дзержинский уже оказал Сталину бесценную услугу, позволив втянуть ГПУ в борьбу против оппозиции силовыми методами.

В 1927 году XV съезд ВКП(б) покончил с легальной оппозицией, разгромив ее. Часть вождей оппозиционных фракций покаялись и отошли от борьбы со сталинским большинством, отправившись в ссылку или на партийную работу на новое место, как Зиновьев или Медведев, о которых непримиримый Троцкий скажет: «Ненадолго их хватило, Сталин нас обманул, а Зиновьев убежал». Самого Троцкого выслали в Алма-Ату, а затем, отчаявшись перевоспитать в духе большинства, и вовсе выгнали из Советского Союза. Сталин потом не раз пожалеет об этом проявлении либерализма: руками своего ГПУ проводить заклятого врага за рубеж и получить там лидера троцкистского центра, уже недосягаемого для ареста. В пик Большого террора на осуждавшем сурово троцкизм партсобрании коммунистка Фаина Эпштейн простодушно спросит лектора: «Если Троцкий такой враг советской власти, зачем его выпустили за границу?» За этот вопрос ее арестует НКВД, а суд отмерит десять лет за антисоветскую агитацию и клевету на органы госбезопасности.

Но большая масса вчерашних троцкистов, зиновьевцев или «рабочих оппозиционеров» продолжили сопротивление нелегальными методами. Они опять печатали свои воззвания и листовки, размножали всеми возможными способами утаиваемое от народа завещание Ленина, создавали в подполье свои кружки и выходили на демонстрации в советские праздники с лозунгами бывшей оппозиции, даже устраивали альтернативные маевки в лесу, как при царе. Как только их действия перешли черту легальности, власть немедленно бросила в открытую против них ГПУ, словно дождавшись, когда борьба перейдет из залов партийных съездов в общество.

Начались первые аресты, увольнения с работы по инициативе ГПУ, чекисты вместе с милицией разгоняли оппозиционные сборища. В 1927 году разогнаны митинги сторонников оппозиции в Москве, Ленинграде и Киеве. На следующий год 7 ноября опять разогнан митинг троцкистов в Киеве и арестованы его организаторы, и тогда у здания ГПУ в Киеве впервые в истории СССР был организован пикет в защиту политзаключенных, а в подпольных троцкистских листовках писали: «Товарищи! В тюрьмах ГПУ сидят коммунисты! ГПУ не может быть судьей внутрипартийных споров!» В Ленинграде в это время ГПУ арестовало на Путиловском заводе 80 близких к оппозиции рабочих, отказавшихся отдавать свой заработок в помощь бастующим пролетариям Англии и грозивших забастовкой.

Кроме ГПУ против троцкистских демонстраций власть для олицетворения народного гнева использует и советское подобие китайских хунвейбинов, собранные Маленковым «рабочие бригады» бросаются на троцкистов с палками и кирпичами в руках. Но без активного участия госбезопасности в подавлении этой внутрипартийной смуты уже было не обойтись. Из страны руками ГПУ уже изгоняли привлеченных ранее заграничных коммунистов, вставших в этой сваре на позиции троцкистов, как американский коммунист Макс Истмен, написавший в троцкистском духе свою книгу «Когда умер Ленин» и разглашавший в ней засекреченное уже тогда ленинское завещание. За само это письмо Ленина съезду в те же годы ГПУ стало преследовать, именно за распространение ленинского завещания в 1929 году получил свой первый лагерный срок автор «Колымских рассказов» Варлам Шаламов, он входил в троцкистски настроенную группу студентов МГУ, чекисты взяли его в тайной типографии оппозиционеров.

Оперативными мерами за лидерами оппозиции устанавливали наружное наблюдение, вербовали людей в их окружении. 10 июня 1927 года ГПУ в ответ на убийство в Варшаве советского дипломата Войкова демонстративно расстреляло 20 заложников из числа бывших белогвардейцев и заманенных в СССР по линии операции «Трест» белоэмигрантов из РОВС. Тогда этот демонстративный расстрел заложников впервые после окончания Гражданской войны всколыхнул всю Европу, забеспокоившуюся о возвращении эпохи «красного террора», но многие полагают, что главной целью было запугать «расстрелом двадцати» не столько белую эмиграцию (она все равно не сложила бы оружие), сколько дать пугающий сигнал именно внутрипартийной оппозиции в СССР: «Недолго и опять ввести террор и дать ГПУ полномочия бывшей ЧК в борьбе с внутренним врагом».

В те же годы ГПУ раз за разом накрывало созданные троцкистами подпольные типографии в самых разных уголках Советского Союза: в Одессе, Брянске, Гомеле, Омске. В сентябре 1927 года ГПУ объявило об аресте троцкистов Тверского и Щербакова, которые собирались основать подпольную типографию и искали через бывших белых офицеров связи с эмиграцией для подготовки террора и переворота в СССР, но попались на экс-белогвардейца из числа тайных агентов ГПУ в этой среде. Дело это сейчас не так известно, а тогда по поводу ареста Тверского и Щербакова даже выпустили обращение советского Политбюро о том, что оппозиционеры уже докатились до связи с открытыми врагами из белой эмиграции и готовы вместе с ней на военный переворот в СССР в стиле недавнего успешного правого путча Пилсудского в Польше.

Оппозиция тогда этим арестом и предшествующим ему демонстративным расстрелом заложников из числа монархистов в июне очень встревожена, поскольку поняла: ГПУ взялось за нее всерьез и будет включать в арсенал ее ликвидации и метод провокации. Ведь вряд ли троцкисты всерьез надеялись через бывшего офицера связаться с эмигрантским центром РОВС, да и слишком далеки были идейно сторонники Троцкого от монархистов из Парижа, а изъятые у них ГПУ пишущие машинки и стеклограф никак не тянули на целую подпольную типографию. Скорее всего, этот тайный агент из бывших врангелевских офицеров, которого ГПУ так ловко решило заодно использовать и против троцкистов, сам предложил им свои услуги по устройству типографии и поиску союзников, организовав банальную сыскную провокацию. И провидцы в оппозиции оказались правы, через несколько лет относительного затишья увольнения с работы сменятся арестами, а ссылки на окраины – расстрелами.