– Я бы хотел побывать у вас в гостях. Наверное, такие же хоромы, как у сестры?

– Господь с вами, я не настолько богата, и у меня нет такого мужа. Скромная трехкомнатная квартира, живу сейчас одна, у сына свое жилье, а дружка своего выгнала, – зачем-то вновь напоминает. – Если хотите, поехали сейчас, – произносит буднично, как о простом, не требующем долгих раздумий и обсуждений деле, а у Кости аж сердце замирает. Еще бы он не хотел!..

Через полчаса входят в Алино парадное. Костя запоминает: Славянский бульвар, 11, корпус 1. Дом этот и стоящие по соседству знакомы Косте по прежней жизни – проезжал их с Полиной по пути к универмагу «Минск», где изредка покупал что-то. Когда-то смотрелись неплохо: многоэтажные, кругом зелень, простор, да и до центра относительно недалеко. Сейчас более чем скромно выглядят в тени безумно дорогих жилищ для избранных, особняков и модерных высоток, типа той, что возле Чапаевского парка на Соколе, второго такого небоскреба, Костя читал, в Европе нет; и все отгрохано в последние годы, те, которые Костя вдали от Москвы проводит.

Квартира у Али ухоженная, мебель белая кожаная, по виду новая, но все сплюснутое, малометражное, особенно кухня. Раз здесь живет и не переезжает в престижные дома, значит, и впрямь среднего достатка, до сестры не дотянуться.

Аля уходит в спальню переодеться, возвращается в коротком розовом шелковом халате, включает на кухне электрический чайник, ставит на узкий, соразмерный кухне, стол коньячные рюмки, чайные сервизные чашки, нежными цветами разрисованные, сладости, орешки, садится нога на ногу, кимоно задирается, являя во всем бесстыдном великолепии загорелое тело матерой женщины.

– Вот так я живу. Нравится?

Из дневника Ситникова

Эмоции в России более острые, небоязненно открытые. Американский образ жизни, при всей внешней активности, напористости, энергичности, в целом эмоционально невыразителен. Зачастую эмоции просто опасны. Оттого многие внутри себя завидуют взрывоопасной несдержанности тех же итальянцев или нас, русских. Впрочем, живя в Штатах, и мы становимся иными, подлаживаясь под общий строй.

Может, поэтому некоторые американцы, особенно молодые, в восторге от Москвы? Я встречал таких. Затушевывают то, что может отвращать, что не приемлет человек, взращенный в свободном обществе, и смело, с восторгом узнавания идут навстречу вольнице, где отсутствуют моральные табу, никого не надо стесняться, где можно напиться до скотского состояния и быть понятым и даже одобренным, где секс с коллегами по работе только приветствуется, где на местных тусовках можно оторваться по полной программе, где жизнь веселая, кипящая, наполненная эмоциями. Как сказал знакомый моей дочери (Дина передавала), посланный в Москву по бизнесу: «Тут приятно оскотиниваться…» Точнее не скажешь.

Это что касается жизни. А отношение к смерти? Пожилые американцы боятся слишком погружаться в мир горестных эмоций, избегают задумываться о смерти, не пытаются примириться с неизбежностью. Предмет слишком неприятный, поэтому лучше оттолкнуть его от себя, наводя туман эвфемизма (американцы не умирают— они «уходят»). В России похороны – ритуал сколь печальный, столь и возвышенный; в Америке погребальный зал напоминает офис, поминальная церемония идет шепотом, чтобы о ней никто не узнал, и даже близкие покойника почти не плачут – я, во всяком случае, сделал такой вывод из, правда, нечастого присутствия на американских похоронах.

Извечная погоня за успехом не стыкуется с кончиной человека, как бы отторгает сам этот непреложный факт, показывающий иллюзорность жизни человеческой; печальная работа души не приветствуется, ибо все высшие ценности связаны с пульсом жизни, силой в движении, стоит ли поэтому размышлять над тем, что лежит за пределами жизненного пространства. И нет нужды попытаться задуматься в предощущении смерти: а так ли я жил, к тому ли стремился…

К десяти Аля, проглотив пустой кофе, уезжает на работу, Костя остается один. Валяется в разметанной теплой постели, лень вставать делать себе завтрак. Хорошо, успел ближе к ночи позвонить Петру Абрамовичу, сообщил, что не приедет ночевать, выслушал легкие упреки, скорее для проформы. «Начинаешь светскую жизнь. Молодец. Но про старика Верховского не забывай. Мне без тебя скучно…»Пили «Хенесси», сильно захмелевший Костя что-то рассказывал Але в промежутках между сумасшедшим, нежданным-негаданным сексом, вспомнить бы что… Говорил, кажется, о том, что заканчивает роман, нужны московские впечатления, вот он и приехал, а если по правде, осточертела Америка, не потому, что плоха, отнюдь, он обожает Нью-Йорк, но пусто ему там: жены нет, работа не нужна, ради чего жить… В Москву приехал спасаться? Напрасно. У нас ты вряд ли покой души обретешь желаемый, скорее наоборот, остужала его Аля, у нас нынче куда жестче, круче, чем у вас. И наверное, гаже. Хотя многие довольны, бабки делают, тусуются, в свое удовольствие живут, как они его понимают. Погоди, Аля, если так думаешь, какого рожна Америку поливала? Вовсе я не поливала, но ведь и правда, что живете там как угорелые. У нас же свои порядки, человеку русскому что надобно: заработать любым способом и оттянуться по полной программе… Возможностей уйма. Ты от нашей жизни отвык, непросто тебе будет. На сколько ты, кстати? Не знаю, закончу писать, договорюсь с каким-нибудь издательством и уеду, а может, останусь, если москвичка приглянется. Хм, обязательно приглянется, не зря же ты тост предлагал за национальное достояние… О чем роман твой? Об одном человеке, которому сильно повезло однажды и не знает он, как со своим везением справиться. О себе, что ли? И о себе тоже. Писатель ведь всегда пишет о том, кого лучше всего знает, следовательно, о себе. А ты себя знаешь? – спрашивает Аля. В определенной степени. А что не знаю, додумываю, представляю, играю, как в пьесе. Странный ты тип. Неприкаянный, по-моему, жутко одинокий. Но ты мне нравишься… Об этом вроде бы и говорили, а может, не об этом. Единственно твердо помнит: про деньги Костины Аля ни словом, ни намеком. У Леры один раз поинтересовалась, и точка. Что ей там сестрица наговорила, приняла к сведению, и все. Да и Лере ничего толком не известно, откуда, сколько и прочее. Близкая родственница-миллионерша наследство оставила. Интересно, сколько в Москве людей богаче меня? Наверное, сотни, а может, тысячи. Выходит, ничего я из себя особенного не представляю…

О, пусть вернусь к былым своим истокам,

Людей лишь в их текучести познав,

Обыденности чувств не восприняв, —

Один, ничей и как во сне глубоком…

С Генрихом видится он спустя три недели после посещения его квартиры близ Трубной. Аля приглашает сестру на воскресный домашний обед с непременным