Волков: Возвращаясь к «Гамлету» …Расскажите, как вы заменили Высоцкого.

Евтушенко: Спектакля я еще не видел, я видел только кусочки репетиции. Помню, Высоцкий мне очень понравился на одной репетиции, когда он долго репетировал сцену, где шпага высовывается сквозь занавес.

А дело было так. Все собрались, а Высоцкого нет. Юрий Петрович Любимов места себе не находит. И говорит: «Садись на мое место, Женя, к телефону. Он позвонит сейчас. Позвонит… Нет, больше я не могу! Всё! Сколько можно прощать? Нет! Всё, всё, всё!»

Раздается звонок, я беру трубку: «Володя, это Женя Евтушенко». – «Женечка, дорогой! Я во Владивостоке, ты представляешь, мы с ребятами такими хорошими гульнули немножко, они говорят – дай слетаем во Владик… а в Москву тут не-лёт-ка, понимаешь? Ну что делать, Женя? Юрий Петрович, наверное, в ярости? Я понимаю, он прав совершенно. Женечка, ради бога! Я стою на коленях перед Юрием Петровичем, перед всеми… Ну не думал я, что так подведу всех! Женечка, ну есть же выход! Вот поверь, единственный выход – если ты сейчас объявишь вечер твоих стихов. И никто не обидится тогда. Женя, спаси меня, пожалуйста! Женя, сделай что-нибудь, чтоб Юрий Петрович меня не выгнал из театра!»

Юрий Петрович слышал всё это, поскольку включили громкую связь, все это слышали. «Ну шо, хоть ума хватило выход найти. Ладно, мы решим с ним, что делать. Но это так ему не пройдет».

Я говорю: «Юрий Петрович, давайте все-таки с вами по-честному. Как я буду выступать сейчас, зная, что вы его уволите? Как я буду читать после этого? Ну дайте мне слово, ради бога, что вы его не выгоните! Напишите ему выговор, всё что угодно… Человек же чувствует свою вину. Ну, бывает… С вами ничего подобного, что ли, не бывало? Да с каждым может такое случиться». – «Ну ладно. Только вы не предупреждайте его. Пусть помучается хоть немножко». И так я вышел вместо Высоцкого. Сейчас трудно представить – никто не ушел. А на следующем спектакле я был, и слава богу, всё прошло замечательно. Но приказ об отчислении артиста Высоцкого в театре повисел, конечно, немножко…

Волков: У них с Любимовым, конечно, были особые отношения. Высоцкого Любимов понимал и любил, но трудно ему было. И потом театр роптал, как всегда в таких случаях: почему Высоцкому спускают то, что никому другому не спустили бы?

Евтушенко: А я не слышал, чтоб кто-то роптал из актеров. Мне кажется, этого не было.

Волков: Все понимали, что Высоцкий театру нужен?

Евтушенко: Любили его, любили… Он для всех что-то означал, многое очень. Я уверен даже, что не было какой-то там кампании внутри театра, чтобы его уволить. Все-таки он был гордостью театра.

Волков: На знамени Таганки – два человека: Любимов и Высоцкий.

Евтушенко: Да.

Волков: А вот интересно – когда вы встречались со Стравинским, вы фамилию Шостаковича произносили в разговоре?

Евтушенко: Нет. Нет. Мы о поэзии говорили. Я ему читал стихи.

Волков: Где это было? В Нью-Йорке или в Калифорнии?

Евтушенко: У него. В Калифорнии. Я хотел познакомиться с ним.

Волков: А кто вас привел к Стравинскому?

Евтушенко: Альберт Тодд. Но таких больших разговоров, как с Шостаковичем, не было у нас.

Волков: Я понимаю. Но меня интересует, спорили ли вы со Стравинским о Шостаковиче? Не может же быть, чтобы вы совсем ничего не сказали Стравинскому про Тринадцатую симфонию?

Евтушенко: Может, может быть. Я сейчас могу вам соврать, но зачем, если я не помню просто. Я помню, что он мне сказал про мое стихотворение «Граждане, послушайте меня…», это меня поразило. У меня есть такие строчки в этом стихотворении:

Это суперстроки! Но их никто не заметил никогда. Помните, был такой роман – «Братья Земганно»? Братьев Гонкур?

Волков: Помню, про акробатов.

Евтушенко: Да! И когда они там делают трюк какой-то высочайший – никто не замечает. Вот и у меня никто не заметил. А Стравинский подскочил даже: «Ох, как вкусно!» Вот это я помню.

Волков: Да, типичный Стравинский. А как Вера Артуровна отреагировала, жена его?

Евтушенко: Стихи им обоим понравились. А вот о музыке – я не помню, чтобы мы говорили.

Волков: Веру Артуровну всегда называли русской красавицей – при том что в ней не было ни капли русской крови. Я познакомился с ней в Нью-Йорке, она читала мемуары Шостаковича в рукописи.

Евтушенко: Хочу вам сказать одну вещь – я никогда не был таким уж большим поклонником Стравинского. Он просто эффектный, красивый композитор, с моей точки зрения.

Волков: Мой самый любимый композитор.

Евтушенко: Да? Ну, может, я чего-то не расслышал в нем. Это бывает, это индивидуально же, правда?

Волков: Конечно. Но без Стравинского не было бы музыки ХХ века.