Горящая шпага оказалась оружием, противостоять которому бледные не могли. Одно ее прикосновение раскаляло их мечи, превращая оружие в струйку пара. Кони, обожженные черно-синим огнем, бесились и выходили из повиновения, белые плащи вспыхивали соломой на ветру, облепляя и наездников, и лошадей, превращая их в живые костры. Но главным было не это — видя судьбу своих товарищей, остальные, потеряв голову, бросались на эльфийские клинки, лишь бы уйти от всадника с горящей шпагой. Вскоре все было кончено.

Когда последний бледный принял смерть от рук Снежного Крыла, в глазах Рене потемнело, и адмирал рухнул на руки кого-то из Светорожденных.

3

Эстель Оскора

Зеркало снова стало зеркалом, честно отражающим угол затканной ирисами и бабочками шпалеры и пару кресел. Надо будет сказать, чтобы эту гадость — не кресла, а сходящее с ума посеребренное стекло — вынесли вон. Я и раньше-то не шибко любила эту женскую усладу, а уж теперь… Но схватку со слепым гостем из зазеркалья я выиграла! Жаль, конечно, что они теперь знают не только где я, но и чего от меня можно ждать. Ну и пусть им! Теперь десять раз подумают, прежде чем напасть!

Да, схватка выжала меня, как губку, но это была недорогая цена за знание и за то, что мне удалось сотворить… Еще раз взглянув на переставшее дурить зеркало, я на ватных ногах добралась до окна, где стоял кувшин с ромашками. Их было жаль, но я в воде нуждалась больше и опрокинула ее себе на голову. Царка помогла бы лучше, но в моей комнате ее не водилось.

Мокрая, как утонувшая мышь, я стояла у распахнутого окна, жадно вдыхая соленый ветер. Итак, я не безоружна! То, что угнездилось во мне с той ночки в доме геланского лекаря, поднимало голову всякий раз, как сталкивалось с их магией. Я сама не понимала, что творю, как не понимает кошка, как ей удается упасть на все четыре лапы, но это было неважно. Главное — результат. Только что я на равных схватилась с кем-то очень сильным и победила. Я научилась орудовать направленными на меня заклятьями, как мечом, вырванным из вражеской руки и отрубившим эту самую руку.

Поразмыслив еще, я пришла к выводу, что дремавшая во мне Сила может просыпаться и без чужой помощи. Вряд ли недоброй памяти Эанке имела что-то общее с ройгианцами, и уж тем более их и близко не было, когда я защитила могилу Астена от лесного зверья. Когда я выходила из себя, спящее чудовище просыпалось, и это было прекрасно! Я больше не сомневалась, что смогу помочь Рене, — страх за него неминуемо превратит меня в сильнейшее оружие. Не знаю, совладаю ли я с самим Ройгу, но другие справятся со мной вряд ли. Вот бы еще научиться управлять живущей во мне Силой, вызывая ее по собственной воле!

Увы! Когда на меня не покушались и я ничего не боялась, то превращалась в самую заурядную бабенку, с которой сладит кто угодно… Хотя что это я впадаю в самоуничижение? Эльфийская магия защищает неплохо, если, разумеется, вовремя заметить опасность… К тому же со мной Преданный, ишь как скребется в дверь… Сейчас сюда сбежится весь замок. Я впустила рысь и зарылась лицом в мягкую шкуру. Нет, не стану я выбрасывать зеркало, это будет трусостью. Я оторвалась от Преданного и подошла вплотную к стеклу. Из таинственной глубины на меня смотрело бледное лицо, обрамленное мокрыми слипшимися волосами. Красота, однако, неземная… А все же… Все же вправду ли я видела Рене верхом на Гибе, а рядом Эмзара, Клэра, других Лебедей или мне почудилось?

4

Рене с трудом открыл казавшиеся неподъемными веки и столкнулся со взглядом Эмзара, ожидавшего, когда герцог придет в себя.

— Я не был ранен. — Эландец говорил уверенно и четко, хотя голова разламывалась на тысячи кусков.

— Нет, конечно, — эльф накрыл рукой ладонь Рене и словно бы к чему-то прислушался, — это отдача, бич всех магов. Ты сделал больше, чем мог себе позволить.

— Если я скажу, что не знаю, как у меня это вышло, и вряд ли смогу повторить, вы мне не поверите?

— Отчего ж не поверим? — Эмзар пожал плечами. — Ты думал, что ничего не знаешь, но тебя обучили гораздо большему, чем ты полагал. Просто до поры до времени эти знания спали, так же как и вторая кровь.

— Вторая кровь — это еще что?

— По всему выходит, что в тебе сплелись две крови — наша и первых богов Тарры. Иначе тебе вряд ли удалось бы оседлать Водяного Коня… Для нас он существо изначально враждебное, для смертных — сказка, да он их к тому же и в грош не ставит, в тебе же признал хозяина. Кроме того, заклятья Света в твоих устах меняются до неузнаваемости — пламя становится черным, попутный ветер превращается в оружие. И еще… Овладевшая тобой Сила невероятно велика. Я помню Всадников Горды; то, что ты сотворил, по плечу разве что им… Можно предположить лишь одно — некто невероятно сильный поделился с тобой своей мощью, хоть и не представляю как.

— Некто, — выдавил из себя улыбку Рене. — Великие Братья! У меня голова кругом от всех этих загадок. И не только от них.

— Да, тот, кто взялся тебе помочь, не рассчитал. — Эмзар покачал головой. — Сила, которой он тебя накачал, чуть тебя не убила. Второй раз тебе такого не выдержать. Что поделать, каждому положен свой предел, и смертным, и бессмертным. Даже могуществу Творца и тому, видимо, есть границы…

— Именно! — Последние дни Жан-Флорентин просидел тихо, не решаясь предъявить свою персону эльфам, но сентенция Эмзара оказала на философа то же действие, что свежий след на хорошую гончую. Даже недоверие, которое жаб питал к Светорожденным, и то отступило перед возможностью бесконечного обсасывания брошенной в сердцах фразы. — Однако, несмотря на изначальное неравенство возможностей, о котором упомянул повелитель клана Лебедя, — взахлеб начал жаб, — способность мыслящих существ поступать по своему усмотрению является неопровержимым доказательством того, что все создания, обладающие этой способностью, потенциально равны, и никто не может утверждать, что является выше другого, только потому, что он родился в том или ином месте, в том или ином окружении и был изначально наделен теми или иными способностями…

— Разумеется, не может, — привычно согласился Аррой. — А теперь разрешите представить моего спутника.

— Андриаманзака-Ракатуманга-Жан-Флорентин, — учтиво произнес жаб, в порыве вежливости покинув свой золотой насест и поднявшись по руке Рене ему на плечо.

— Наслышан, — откликнулся эльфийский владыка, к вящему разочарованию маленького философа опустив подробности. Второе разочарование, еще более горькое, заключалось в том, что оба — и Рене, и Эмзар — напрочь отказались обсуждать вопросы свободы воли и, как следствие, потенциального равенства всех наделенных оной волей созданий, сославшись на дела более неотложные. Жаб обиженно побагровел, но с плеча не слез, намереваясь при первой возможности вернуться к столь животрепещущей теме. Увы, разговора не вышло — появившийся Нидаль, каштановые локоны которого скрылись под наложенной целителем серебристой повязкой, сообщил, что Клэр привез пленного.

Мысленно проклиная все на свете, Рене поднялся. Земля немедленно покачнулась, норовя уйти из-под ног. Кто-то из эльфов протянул руку, но эландец отказался от помощи и пошел сам, гордо вскинув серебряную голову и надеясь на то, что дорога не окажется длиннее его воли. Так и вышло, а открывшаяся взгляду адмирала сцена заставила забыть даже о раскалывающейся голове.