В общем, у меня опасная работа. Поэтому я написала эту историю в качестве страховки на случай, если провалю свою миссию.

Читатель, если ты со мной не знаком и нашел эту книгу случайно – может, обнаружил ее в куче мусора или в пыльном чемодане, или какой-нибудь бестолковый издатель напечатал ее и она попала на полку с художественной литературой, – я молю всех богов о том, чтобы у тебя хватило смелости сделать то, что следует. Я надеюсь, ты найдешь дыры в ткани мироздания и растянешь их пошире, чтобы впустить свет иного солнца; я надеюсь, ты пройдешь через все открытые Двери, какие сможешь найти, а потом вернешься и будешь рассказывать истории.

Но, разумеется, я написала книгу вовсе не для этого.

Я написала ее для тебя. Чтобы ты прочитал ее и вспомнил то, о чем тебе велели забыть.

Ты ведь вспомнил меня? Помнишь, что однажды предложил мне?

Что ж. Теперь ты, по крайней мере, можешь взглянуть в будущее и выбрать: спокойно жить дома, как предпочел бы любой разумный человек, – клянусь, я пойму твое решение…

Или сбежать со мной к сияющим безумным горизонтам. Плясать в вечном зеленом саду, где с ветвей свисают десять тысяч спелых, манящих миров; странствовать со мной от дерева к дереву, заботиться о них, вырывать сорняки и впускать в сад свежий воздух.

Открывать Двери.

Стоит поздний октябрь. Колючие морозные узоры расползаются и расцветают на каждом оконном стекле, а над озером поднимается пар. Зима в Вермонте всегда торопится.

На рассвете молодой человек загружает в грузовик мешки с Вашингтонской уникальной белой мукой. Грузовик черный, блестящий, с золотыми буквами на боку. У самого юноши темные серьезные глаза. Холод заставляет его пониже натянуть картуз. Жемчужный туман холодит ему шею.

Он работает в размеренном ритме, как человек, привычный к тяжелому труду, но вокруг его губ можно заметить едва различимые печальные складочки. Эти морщинки кажутся совсем свежими, как будто появились недавно и еще не поняли, как себя вести. Они его старят.

Его родные считают, что морщинки – это следствие болезни, которую он перенес летом. Однажды вечером в конце июля юноша просто исчез – перед этим он какое-то время странно себя вел, а потом у него состоялся торопливый разговор с африканкой из особняка Локка – и вернулся домой почти две недели спустя, растерянный, полубезумный. Он, похоже, не помнил, где пропадал и почему, и врач (на самом деле это был коновал, который прописывал лекарства покрепче за полцены) предположил, что у него отшибло память из-за лихорадки, и порекомендовал запастись слабительными и терпением.

Со временем парню действительно стало лучше. Головокружительная растерянность, терзавшая его в июле, уступила место смутной неясности, легкой дымке, застилавшей глаза, и привычке смотреть на горизонт, как будто ожидая, что из-за него кто-то появится. Даже любимые литературные газеты теперь не могут надолго завладеть вниманием юноши. Его родные полагают, что рано или поздно это пройдет, а сам Сэмюэль надеется, что ноющая боль в груди утихнет, а с ней и ощущение, будто он лишился чего-то ценного, но не может вспомнить чего.

Три недели назад произошло событие, после которого его состояние ухудшилось: когда он привез партию товаров в гостиницу «Шелберн», к нему подошла женщина. Она явно была иностранкой, черной, как уголь, но в то же время выглядела знакомо, что было очень странно, учитывая ее необычный облик. Женщина наговорила ему какой-то бессмыслицы – точнее, он вроде бы понимал ее слова, но их смысл тут же ускользал от него, и ему, почти как наяву, слышался голос, который твердил: «Забудь все это, мальчик». В итоге она начала злиться.

Женщина вложила ему в руку листок с адресом, написанным красными чернилами, и прошептала:

– На всякий случай.

– В каком смысле, мэм? – спросил он.

– Вдруг ты вспомнишь. – Незнакомка вздохнула, и что-то в этом вздохе заставило его предположить: возможно, она тоже живет с дырой в сердце. – Или если увидишь ее. – Сказав это, женщина ушла.

С тех пор боль в груди Сэмюэля стала похожа на окно, открытое посреди зимы.

Особенно плохо бывает по утрам, вот как сейчас, когда он остается один, а вокруг разносятся крики ворон, резкие и холодные. Безо всякой на то причины ему вспоминаются серые пони, которых он запрягал в повозку в детстве, и как, когда они подъезжали к особняку Локка, Сэмюэль запрокидывал голову и смотрел в окно третьего этажа, надеясь увидеть… Он не помнит кого. Он старается думать только о маршрутах, муке и том, как лучше поставить набитые мешки, чтобы они не повалились.

Какое-то движение заставляет его вздрогнуть. Две фигуры появляются из тумана в конце мощеного переулка: собака с массивными челюстями и темно-золотистой шерстью и девушка.

Она высокого роста, с коричневатой кожей, а ее волосы заплетены и скручены в прическу, какой он никогда в жизни не видел. Девушка одета так, будто пыталась сойти одновременно за бродягу и за дебютантку на балу: на ней красивая синяя юбка с перламутровыми пуговками, на бедрах – кожаный ремень, а сверху – бесформенное пальто, которое выглядит старше хозяйки на пару веков. Она слегка прихрамывает, как и пес.

Последний приветствует его радостным лаем, и тогда Сэмюэль осознает, что слишком очевидно уставился на них. Он решительно переводит взгляд на мешки с мукой. Но есть в этой незнакомке что-то особенное, словно свет, который сияет из-за закрытой двери…

Он представляет ее в платье цвета шампанского, с жемчугами на шее, окруженную шумом и суетой роскошной вечеринки. В этой фантазии девушка выглядит несчастной, словно зверь в клетке.

Сейчас она кажется вполне довольной: ее лицо озарено яркой, как костер, диковатой улыбкой. Сэмюэль не сразу понимает, что она остановилась и что эта улыбка обращена к нему.

– Здравствуй, Сэмюэль. – Ее голос словно стучится в закрытую дверь.

– Мэм, – вежливо отвечает он и сразу же понимает, что сказал что-то не то, поскольку яркая, как костер, улыбка слегка тускнеет. А вот пса все это мало волнует – он пляшет вокруг Сэмюэля, будто они старые друзья.

Улыбка девушки наполняется печалью, но ее голос звучит ровно.

– Я принесла вам кое-что, мистер Заппиа. – Она извлекает из-под пальто толстую стопку бумаги, завернутую в тряпку, перевязанную бечевкой и чем-то похожим на кусок проволоки. – Прошу прощения за неаккуратность, мне не хватило терпения сдать ее на перепечатку и заказать переплет.

Сэмюэль забирает стопку, не видя никакого другого выхода из ситуации. В это мгновение он замечает хитросплетение шрамов и татуировок на ее левом запястье.

– Я знаю, тебе, должно быть, все это кажется очень странным, но, пожалуйста, просто прочитай. Ради меня. Хотя, пожалуй, теперь это уже не аргумент. – Незнакомка издает что-то похожее на смешок. – Но ты все равно прочитай. А когда закончишь, приходи ко мне. Ты знаешь… Ты ведь помнишь, где находится особняк Локка?