Следователь Джерид смотрел на утреннее небо.

Он почти радовался утру здесь, наверху, среди самых высоких уровней города, подальше от ребятишек с Гата-Гамаль и их снежков. Тут ему не надо постоянно оглядываться через плечо, вычисляя, откуда могут прилететь снежные снаряды и находится ли он сам в поле зрения тех, кто может их швырнуть.

Румель решил совместить обсуждение последних событий с Тристом и прогулку на свежем воздухе. Джерид хотел проветриться, надеясь, что во время моциона его посетит какая-нибудь догадка касательно двух убийств. Время шло, а ему все больше и больше было над чем подумать. Напряженность между горожанами и беженцами росла. Настроение внутри городских стен во многом формировалось под влиянием листовок, выпущенных Советом. В них гражданам Виллджамура прямо рекомендовали держаться подальше от тех, кто ищет убежища в их городе, ведь они либо заразные больные, либо потенциальные преступники. Джерид знал, что порожденный этими обращениями страх властям только на руку: на улицах все чаще встречались солдаты, они останавливали первых попавшихся прохожих и обыскивали их под предлогом поисков незаконных мигрантов. Под влиянием того же страха в последние дни кто-то каждый вечер стрелял из дальнобойных луков по лагерю беженцев с высоко поднятых мостов города. Тетиву могла спустить рука любого гражданина – так утверждали власти, – однако подпольная организация «Содружество» выпустила свои листовки, в которых были названы имена и адреса, и армия не сразу сумела конфисковать тираж.

Джериду во многом предстояло разобраться.

Люди, как тени, крались мимо, меся сапогами жидкую грязь, а рабочие лопатами скидывали снег на обочину улицы. Потом его сваливали в тачки, везли в порт и сбрасывали в море, но едва чистильщики успевали прибрать одну улицу, как ее тут же начинал застилать тонкий белый покров. Красота была необыкновенная, когда-нибудь, в глубокой старости, он наверняка будет вспоминать эти тихие белые улицы с чувством горьковато-сладкой ностальгии.

Джерид обнаружил, что людям свойственна некая упрямая гордость, которая не позволяла им сдаться на милость Оледенению. Жизнь продолжалась, никто не жаловался. На улицах через равные интервалы друг от друга поставили жаровни, в них целый день поддерживали огонь, чтобы уличные торговцы не замерзли насмерть, и над Виллджамуром теперь тоже покачивались тонкие столбы дыма. Торговцы пушниной не успевали пополнять запасы меховой одежды, между их клиентами то и дело вспыхивали драки за право обладать тем или иным новейшим мехом, доставленным из какой-нибудь далекой провинции. Одна неприятная сцена разыгралась между группой румелей и людьми, которых он знал как бандитов из Кейвсайда; она живо напомнила ему румельские мятежи пятидесятилетней давности.

Он повернулся к Тристу:

–  Ну как Туя, рассказала что-нибудь?

Трист покачал головой:

–  Она очень уклончива. Но раньше или позже я надеюсь добиться результата. Я нашел балкон, с которого удобно за ней следить. Но она принимает совсем немного клиентов.

–  Полагаю, она занимается своим ремеслом достаточно давно и успела кое-что отложить, – проговорил себе под нос Джерид, снова вглядываясь в снег. – Ей ведь не о ком заботиться, кроме себя самой, и, по-моему, мысль о деньгах ее угнетает.

Трист шмыгнул носом, нерешительно помялся с ноги на ногу, не поднимая глаз.

–  А как себя чувствует Мариса? – спросил он наконец.

–  Отлично, с тех пор как опять перебралась ко мне. – Джерид глянул на помощника искоса. – А почему ты спрашиваешь?

–  Да так просто. Показалось, что я видел ее на днях в «Кресте и полумесяце».

–  Что-что? – Джерид был явно удивлен. Она в такие места обычно не заглядывала.

–  Мне показалось, что у нее была там встреча с каким-то джентльменом. Я с ними не разговаривал, просто заметил их в углу.

Это что еще за чертовщина?

Джерид резко повернулся к собеседнику спиной:

–  Ладно, пошли, а то у меня уже хвост отмерз.

И они вернулись в здание инквизиции, где, едва попав к себе, Джерид тут же принялся разводить в камине огонь. Пока пламя не разгорелось как следует, он молчал. Трист взял стул и сел рядом с ним.

Наконец Джерид заговорил снова:

–  В «Кресте и полумесяце», говоришь? Когда это было?

–  Два дня назад, – ответил Трист. – Вечер был в самом начале – час восьмой или девятый. Все в порядке, Джерид? Вид у вас немного обеспокоенный.

–  Да… Да, она говорила мне, что у нее дружеская встреча, и только.

Трист откинулся на спинку стула, протянул к огню ноги:

–  Ну, значит, все в порядке. Не о чем беспокоиться.

–  А как он выглядел? – спросил Джерид.

–  Высокий темный румель, я его не знаю. Смуглый, одет прилично. Похоже, они давно знакомы. Все время смеялись, знаете, как те, кому есть что вспомнить. Старые друзья.

–  Что-то я у нее таких друзей не знаю, – усомнился Джерид. – И вообще, она говорила мне, что собирается встречаться с женщиной.

–  Я бы на вашем месте не стал так переживать. Ну, может, случайно столкнулись. Вы же знаете, как это бывает.

–  Верно… – сказал Джерид. От последних слов Триста ему стало совсем плохо.

Трист встал:

–  Пойду-ка я лучше, послежу за Туей.

Проводив взглядом Триста, который вышел из комнаты, Джерид остался один на один с гудевшим в камине пламенем. Мысли и подозрения поглотили его полностью.

В тот вечер он вернулся с работы рано, в доме пахло свежим хлебом. От одного запаха у него должен был разыграться аппетит, но есть не хотелось.

Он снял плащ, отряхнул снег с сапог и поставил их у огня в кухне, где Мариса занималась выпечкой. Она напевала популярную мелодию из тех, что лет десять тому назад можно было услышать в любом баре, и песня пронзила его острым воспоминанием.

–  Ты рано, – заметила она, целуя его в щеку.

Неужели она удивлена? Что, ждала кого-то другого?

–  Да, работа сегодня не шла, вот я и решил взять перерыв и подумать.

Она продолжила месить тесто:

–  Я скоро закончу. Вот налеплю еще булочек. Так приятно отвлечься на стряпню от всякой другой работы.

–  Здóрово, – без всякого воодушевления отреагировал он и вышел и тут же начал ругать себя.

Откуда это негативное чувство по отношению к ней? Он еще ничего толком не знает, а уже позволяет себе резкости. А что он стал бы делать, если бы что-то и в самом деле произошло? Он снова повернул в кухню, но остановился далеко от порога, в полутемном коридоре, откуда стал наблюдать за ней. Он видел ее как будто впервые, потому что теперь ему все в ней казалось важным, все надо было обдумать.