– Все демоны мира!.. – вытаращил глаза Чатач. – Ты бы мог купить весь этот город! Ты мог купить Гар! Половину Сиуина! Четверть Блатаны!

– Зачем мне столько хлопот? – пожал плечами Юайс и бросил камень под ноги. Вспышка пламени едва не ослепила Гаоту, а когда она открыла глаза, то поняла, что не может двинуться и видит нечто ужасное.

Вся площадка была расчерчена восемью лучами, которые сходились в центре. На их концах лежали разбитые глинки. По каждому из лучей к центру рисунка медленно текла вылитая кровь. А в центре стояли трое. Замерший, со стиснутыми зубами Сос. Высокий воин, державший в руках маленькую девочку с искаженным от ужаса лицом. И лекарь Корп.

– Ну вот, – рассмеялся лекарь. – А со зрителями-то куда как веселее. Не пожалел, стало быть, защитник великую драгоценность? Вот уж не знал, что они еще в ходу. Хотя, говорят, еще сияют эти камешки в некоторых коронах… Впрочем, что сделано, то сделано. Секунды остались. Что бы ты ни совершил дальше, бродяга Юайс, ничто не отменит явления. Знай это.

– Ты защитник? – вдруг заговорил тот, кто держал в руках девчонку. – Я Мадр. Я раб Олса. Но я должен сказать. Клокс не сдался. Он устоял. Клокс не сдался.

– Заткнись!.. – прошипел Корп, рванул с груди треугольник и двумя ударами замкнул рот Мадра кровавым косым крестом.

Гаота скосила глаза влево, разглядела вздувшиеся жилы на шее Юайса, скосила глаза вправо, разглядела Чатача и Фаса, которые ничем не отличались от окаменевшего Соса. Зажмурила глаза и попыталась повторить то упражнение, которому Юайс учил своих воспитанников одним из первых. Разговор на охоте. Разговор, когда не должно быть ни единого звука. Ни одного. Когда даже дыхание может спугнуть дичь или привлечь охотника, если дичью стал ты сам.

– Что делать?

Она старательно проговорила это слово про себя. Еще раз. И еще раз. Нарисовала его огненными буквами на внутренней поверхности век. И повторила. И добавила к нему имя. Юайс. Юайс. Юайс. Что делать?

Сколько осталось ползти до цели кровавым ручьям? Минуту? Половину минуты?

Жилы на шее Юайса стали напоминать скрученные канаты. И в голове у Гаоты одно за другим всплыли слова:

– Разрушить. Изнутри. Дойтен. Свистнуть. Дойтен. Свистнуть. Быстрее. Колдовство расползается по всему городу. Но там оно слабее.

«Дойтен? – не поняла Гаота. – Свистнуть Дойтену? Как свистнуть? Зачем? Свистнуть Дойтену? Свистулька у него на груди?»

Дойтен и Тьюв каменными истуканами застыли на соседней крыше. Из-под рогожи на другом краю верхнего яруса выбрался Бас и медленно, словно ему приходилось прорываться сквозь невидимую стальную паутину, двинулся к Мадру, только плащ развевался за его плечами. Но Дойтен не шевелился. И кровь заливала лицо Мадра. И Бас был слишком нетороплив. И Гаота принялась бормотать про себя, кричать про себя, биться про себя головой о холодную безжалостную стену, потому что языки крови миновали уже середину пути, и время истекало.

«Дойтен. Свистни. Свистулька. Дойтен. Свистулька. Дойтен. Свистни. Тьюв. Свистулька на груди у Дойтена. Свистнуть. Дойтен!!!»

И далекий, как будто едва слышный, но пронзительный свист долетел с крыши трактира. И девчонка затрепетала в руках Мадра, обратилась в сверкающее чешуей и иглами что-то гибкое и ужасное, заставившее того взметнуть руки вверх, и удар Корпа не достиг цели, вонзился в грудь Мадра. А вдруг расправивший крылья Бас схватил Ойчу и взвился в небо.

– Все продумано, – рассмеялся Корп и исчез. И из пустоты донесся его голос: – Убийца убийцы годится для завершения обряда. Тем более если он убил великого имни.

В воздухе сверкнул стальной треугольник, и из горла Соса в центр рисунка хлынула кровь.

– Гаота… – захрипел Юайс. – Он убьет нас по одному.

– Меч… – просипела над ухом Гаоты Глума. – Твоя рука на рукояти меча. Впусти в себя погань. Только не выпускай меч. Ты справишься.

Это не было холодом или пламенем. Больше всего это напоминало сладость тлена. Гаота никогда не прикасалась губами к тлену, но теперь ей казалось, что он должен быть сладким. Невыносимо сладким. Отвратительно и неотразимо сладким. Он должен окутывать все. Поглощать живое и омывать неживое. Вот они, мертвые. Вот тень Мадра, который стоит над собственным телом и обливается слезами, что никогда не долетят до земли. Вот тень Соса, который не может понять, почему он сделал то, чего не хотел делать, и почему он не помнит того, что сделал. И вот прочие мертвые: они толпятся вокруг, но не подходят к кровавому рисунку. Они в ужасе. Они еще не осознали, что они мертвы. А вот и Торп. Он жив, но подобен мертвецу. Он стоит в центре круга, вымазав лицо в крови, и смотрит в небо, как будто именно там скрывается его покровитель.

– Он в центре! – крикнула Гаота, и Глума, Юайс, Чатач подались вперед, но кто-то, кажется, Фас, изогнулся и метнул нож. И Корп захлебнулся кровью.

Кровяные потоки соединились. Кровь медленно густела. Расплывалась лужа под тремя телами в центре.

– Не могу понять, – проговорил Юайс. – Обряд не завершен? Мы остановили его?

– Эй! – раздался голос Дойтена. – Все, что ли?

– Вытолкни, – схватила за плечи Гаоту Глума. – Девочка моя, теперь вытолкни обратно то, что в тебе.

Она говорила это, будто через войлок. Гаота медленно обернулась, увидела искаженное ужасом лицо Глумы и кровь, бьющую из-под ее ключицы, и прошипела или прошелестела губами:

– У тебя кровь!..

– Какая кровь? Ты что? – заплакала Глума. – Вытолкни это! Обратно в свой меч!

Удар колокола оборвал ее рыдания. И Гаота, продолжая тонуть в сладости, подняла взгляд на колокольню. На ней стояла монашка. Она стянула с головы платок, и ее волосы развевались на ветру. Но еще страшнее волос было то, что монашка сияла чистым светом, она слепила, как солнце, но в самой середине ее сияния билось, распуская в стороны щупальца, выворачивалось наизнанку что-то ужасное.

– Прими, святой Нэйф, жертву мою во славу твою! – закричала монашка. – Прости мне грязь мою и прими чистоту мою, да смоет она зло с этого города и этой земли!

В руке монашки сверкнул нож, она вонзила его себе в горло и прыгнула вниз. И едва ее тело с глухим стуком ударилось о камень, разметалось на оголовке одного из лучей, как над всем кровавым рисунком поднялось низкое, но невыносимо жаркое пламя. И Гаоту выворотило сладостью в огонь.

Уайч

Диус покидал Граброк. Из главных ворот замка, через мост, через западные ворота цитадели, мимо часовни, мимо недостроенного храма, на котором освобожденные артельщики спешно разбирали верхний слой каменной кладки, чтобы очистить храм от скверны, мимо карусели и торговых рядов, мимо ратуши и трактира Юайджи – на север, к Сиуину. Король Риайлор прислал гонца с требованием к младшему брату срочно вернуться в столицу. Первыми ехали трое стражников. Средний держал на древке сиуинский стяг, на голубом полотнище которого были вышиты золотом три меча. За ними на черном коне, украшенном золотой сбруей, облаченный в свисающий на круп бордовый плащ, важно следовал сам Диус. И друг за другом, парами – все его стражники, числом под сотню, среди которых Гаота не увидела ни Нэмхэйда, ни кого-то еще, кто показался бы ей знакомым или как-нибудь выдал в себе колдуна. А в мертвецкой уже лежала свежая добыча навалившейся на Граброк беды – бывший защитник Священного Двора Вседержателя Мадр, черный егерь Сос, то ли лекарь, то ли колдун Корп и зверь, которого в прошлой жизни прозывали кузнецом Линксом. Сыну его, что вновь помогал артельщикам, ничего не сказали. Юайс, который поднимался с егерями на храм, чтобы переговорить со Смуитом, вернулся мрачным: впрочем, он не улыбался со вчерашнего вечера; а когда Буил сказал ему, что Диус уходит, и еще что-то шепнул на ухо, потемнел лицом. Глума и Гаота ждали Юайса в шатре Транка. Старик погнал повозку в трактир, а Кач и Брог принялись подтягивать тент, крепить полки и расставлять лари, в которых обнаружились теплые одеяла. На весь торг мальчишкам предстояло поочередно ночевать в шатре. Сейчас в одно из одеял куталась Гаота, даже не пытаясь остановить слезы, они текли потоком. Глума сидела рядом молча, обняв девчонку за плечи.