— Амара, — понизив голос, говорит Филос, — помни, что тебе придется жить с моими ответами. Как и мне самому.

— Он по-прежнему с ней спит, — осознаёт она. — Разумеется. Наверное, ты считаешь меня идиоткой.

— Я вовсе так не считаю. — Лицо Филоса превращается в ничего не выражающую маску. Будучи рабом, он привык прятать свои чувства. Она вспоминает фразу, которую он сказал ей наедине: «Пока мы молоды, нас трахают, а в старости бросают умирать от голода».

— Что ж, — с напускной бодростью обращается она к Дидоне, — ей он дом не снимал. Будем надеяться, у меня есть еще немного времени, прежде чем придется подавать вино его следующей любовнице.

— Просто подумай о Феликсе, — говорит Дидона. — Подумай, насколько безопаснее станет здесь твоя жизнь. В сравнении с лупанарием здесь тебя ждет настоящее блаженство.

— Она права, — соглашается Филос, торопясь загладить допущенный промах. — И я искренне верю, что он тебя любит. Я никогда еще не видел, чтобы он столько делал ради женщины.

Амара вспоминает, что, когда Гортензий унижал и оскорблял ее при Руфусе, тот не сказал ни слова в ее защиту.

— Это любовь хозяина к своей рабыне, — говорит она с такой горечью, что Филос теряется с ответом. — Полагаю, никто из нас не вправе надеяться на большее.

На табуретах и покрывалах, разложенных по всему кабинету Феликса, подобно самому странному семейству в Помпеях, сидят его шлюхи и головорезы. Сам Феликс, будто домовладыка, сидит на столе, пока Трасо и Галлий угощают Париса и девушек сдобными булочками и вином. Согласно праздничному духу, разносить угощения должен Феликс, но никто не смеет возмутиться этим отступлением от традиции.

— Я съем еще одну, нет, даже две! — заявляет Фабия, набирая плюшек из корзины Галлия. Тот вздыхает, но не отталкивает ее костлявые руки.

— Хватит! — рявкает Парис.

Фабия шарахается от сына, уронив пятую булку обратно в корзину.

— Будь добрее к своей проклятой матери, — говорит Феликс. — Неужели нельзя хоть раз в году не вести себя как конченый ублюдок?

Парис с горящими щеками протягивает Фабии булку, встает и пересаживается в противоположный конец комнаты.

— Подарки! — восклицает Ипстилла, хлопая в ладоши. — Время подарков, да?

Все поочередно достают из передаваемого по кругу кошеля по одному денарию, отпущенному каждому Феликсом. Тот, быстро прискучив благодарностями, отмахивается от выражений признательности. Когда наступает очередь Амары брать деньги, он даже не смотрит в ее сторону. Она же сидит в углу рядом с Дидоной и от волнения не может проглотить ни кусочка. Они сказали Филосу, что в конце дня весь лупанарий отправится в форум. Ей не дает покоя вопрос: не этот ли день выбрал Руфус, чтобы ее купить? Она ожидает, что в дверь в любой момент могут постучать, и боится, что этого не случится.

— А теперь и остальные! — Бероника достает небольшой сверток замотанных в покрывало подарков. Ее щеки сияют от выпитого, и она кажется самой счастливой девушкой в комнате. Галлий с детским нетерпением садится вплотную к ней. «Возможно, он все же ее любит», — думает Амара. А может, просто хочет получить подарок.

— Рано! Не жадничай! — говорит Бероника, одаривая его поцелуем.

Амара оглядывается на Феликса, но того их взаимные ласки, похоже, совершенно не беспокоят. Она вспоминает, как Кресса сказала, что хозяин никогда не мешает любви между рабами, если она делает их послушнее. При мысли о том, какую короткую, беспросветную жизнь прожила ее погибшая подруга, у Амары сжимается сердце.

— Так, Фабия, это тебе, — говорит Бероника, протягивая ей несколько завернутых в холстинку монет. Они решили, что нуждающаяся старуха скорее предпочтет получить пять ассов, чем купленную втридорога безделку. — Это твое, это тебе… — Бероника с удовольствием раздает остальные подарки.

Амара разворачивает свой подарок — дешевую заколку для волос, похожую на ту, что они с Дидоной купили Виктории. Дидоне подарили то же самое. Британника хмуро вертит в пальцах свою подвеску.

— Она вымочена в крови гладиатора, чтобы придать тебе силы, — объясняет Амара.

Она знает, что Британника все поняла, хотя та не благодарит ее ни словом, ни взглядом. Иноземка надевает подвеску на шею и, спрятав ее под тогой, кладет ладонь на грудь. Затем она с едва заметным признательным кивком поглядывает на Амару и Дидону.

Мужчины купили друг другу другого, более дорогого вина, чем сладкое вино, которым угощали девушек. Трасо разливает его по флягам, особенно щедро плеснув в свою. Амара с раскаянием осознает, что о Парисе все позабыли. Он понуро сидит поодаль от остальных, обняв руками тощие колени. Фабия машет ему с другого конца комнаты, чтобы отдать ему свои пять ассов, но Парис, изголодавшийся вовсе не по материнскому вниманию, делает вид, что не замечает. Галлий подталкивает локтем разливающего вино Трасо, кивая ему на всеми забытого раба.

— Да какой из него мужик? Пусть ему кто-нибудь из девушек заколку подарит, — говорит Трасо, явно ожидая, что к его насмешкам над Парисом присоединится и Феликс, то тот даже не улыбается.

— Налей мальчику вина, — говорит хозяин. — В этом году он его заслужил.

Галлий снова садится рядом с Бероникой и быстро чмокает ее в щеку.

— Это тебе, — говорит он, вручая ей какой-то сверток. Ему так не терпится увидеть ее реакцию, что он едва не начинает разворачивать подарок самостоятельно.

Бероника ахает.

— Какая прелесть! — Она показывает всем маленькую подвеску с камеей, которая явно намного дороже остальных подарков. — Как же тебя люблю! — Она бросается на шею Галлию и тут же, поникнув, отступает. — А я-то купила тебе жалкую помаду для волос!

Сидящая возле шумно целующихся влюбленных Виктория, сгорбившись, опускает взгляд. Вопреки всем ее насмешкам, Галлий сделал для Бероники больше, чем кто-либо мог представить. Феликс встает со стола и опускается на корточки рядом с ней.

— Моей любимой шлюхе, — говорит он, вручая ей какой-то кулек.

Виктория вскидывает на него глаза, полные надежды и любви, и достает из обертки нитку деревянных бус. Она сияет от счастья, гордясь, что хозяин при всех выказал ей особую благосклонность. Амара улыбается подруге, не желая омрачать ее счастье, и встречается взглядом с Бероникой. Виктория понятия не имеет, что подруги жалеют ее и видят в поступке Феликса не любовь, а жестокость.

День клонится к вечеру, и все, кроме Амары и Феликса, постепенно пьянеют. Они же словно не позволяют себе расслабиться даже по случаю Сатурналий. Чувствуя на себе его взгляд, она гадает, не навлекла ли на себя подозрения. Феликс не мог узнать ни о Руфусе, ни о деньгах, которые она ссудила Бальбине. Она была слишком осторожна. Будь на его месте любой другой, она сказала бы, что он смотрит на нее с вожделением, но она знает, что это невозможно.