– А это Патерсон его избил? – требовательно спросил Джеймс.

– Скорее всего.

– Чудовищно! Однако вы, наверное, сразу же подумали об акте мести?

– Но не со стороны Тамар Маколи. Она не смогла бы убить Патерсона таким образом. Это должен был быть человек, обладающий немалой физической силой.

– А с помощью Филдинга? Нет?.. Ну что ж, это тем не менее версия, которую вам следует обдумать. Спасибо за откровенную беседу, инспектор Питт. Всего хорошего.

– Всего хорошего, мистер Джеймс.

Томас доложил обо всем Мике Драммонду – не потому, что ожидал услышать его суждение и получить определенную помощь, но по долгу службы.

– Делайте, что сочтете нужным, – ответил тот, рассеянно глядя на то, как барабанит в окна дождь. – Как ведет себя Ламберт? Вам с ним трудно приходится?

– Нет, – пожал плечами Питт, – бедняга слишком сильно потрясен смертью Патерсона.

– Да уж, ужасное ощущение, когда твоего подчиненного убивают, – процедил Драммонд. – Вы еще не испытали его, Питт, а если бы знали, что это такое, то еще больше сочувствовали бы Ламберту, уверяю вас. – Он все смотрел на бурные ручьи дождя, стекающие по окну. – Вы испытывали бы горе, сомнение в своих силах и даже чувство вины. Вы тщательно перебирали бы в памяти все, что говорили или делали, и искали бы неточность в ваших приказаниях или недосмотр, пытались бы решить, что можно было сделать иначе – и тогда ничего бы не случилось. Вы лежали бы без сна, мучились и даже сомневались в своих способностях командовать другими людьми.

– Но я другими людьми не командую, – ответил Питт с тонкой насмешкой, не потому, что для него это было важно, но потому, что почувствовал какую-то усталость в голосе Драммонда. Боль Ламберта он воспринимал как свою собственную.

– А что говорит врач медицинской экспертизы? – спросил Драммонд. – Повешение, как и следовало ожидать?

– Да, – осторожно ответил Питт, – просто повешение как причина смерти.

Драммонд наконец повернулся, нахмурившись.

– Что это значит «просто повешение»? Этого достаточно, чтобы человек умер. Чего вы еще ожидали?

– Яд, удушение руками, удар по голове…

– Чего же ради, Боже милосердный? Вряд ли нужно сначала отравлять человека, для того чтобы потом его повесить!

– Но вряд ли вы будете стоять спокойно, пока кто-то накидывает вам на шею петлю, закрепляет ее на потолочном крючке для люстры и вздергивает вас повыше?

На лице Драммонда попеременно отразились понимание, гнев, раздражение на самого себя и затем любопытство.

– А руки и ноги у него были связаны?

– Нет, ничего похожего. И это также требует объяснения, правда?

Драммонд нахмурился еще больше.

– Что вы собираетесь делать? Наверное, надо что-то предпринять. Ко мне опять приезжал помощник комиссара. Никто не хочет, чтобы расследование чересчур затягивалось.

– Вы хотите этим сказать, что никто из начальства не желает снова обращаться к делу на Фэрриерс-лейн? – спросил с горечью Питт.

Лицо у Драммонда приобрело жесткое выражение.

– Конечно, нет. Оно все еще очень болезненно.

– Я прослежу все последние дни жизни Патерсона с того самого времени, как опрашивал его.

– Дайте мне знать, если будут новости.

– Да, сэр, непременно.

Ламберт почти совсем ему не помогал. Как и сказал Драммонд, он все еще находился в шоковом состоянии от того, каким образом погиб его подчиненный. Старший инспектор допросил всех в меблированных комнатах, каждого встречного на улице, тех, кто работал вместе с Патерсоном или был с ним лично знаком. Тем не менее он нисколько не приблизился к разгадке тайны.

Однако Ламберт подробно рассказал Питту, чтоПатерсон делал в последнюю неделю своей жизни, какие служебные дела вел, и после утомительного свед е́ния воедино различных свидетельств о времени, местонахождении и прочем Питт понял, что в расследовании существуют многочисленные пробелы, когда никто не знал, где Патерсон находился в это время. Питт догадывался, что как раз тогда-то он и занимался своим собственным расследованием убийства на Фэрриерс-лейн.

И он тоже предпринял собственное расследование маршрутов Патерсона, начав с того, что опять обратился к театральному швейцару. В этот час дня в театре царила странная тишина. Все вокруг было бесцветным, в окна сочился серый дневной свет, не слышалось смеха, не чувствовалось возбуждения, которое всегда царит перед спектаклем; не было ни актеров, ни музыкантов, развлекающих толпу. Присутствовали женщины-уборщицы. Они сидели на ступеньках сцены с чашкой чаю и читали программки.

Питт нашел Уимбуша в его маленькой комнатке за сценой.

– Да, сэр. Мистер Патерсон опять приходил. – Уимбуш задумчиво прищурился. – Дней шесть, может, пять назад.

– Что он вам говорил?

– Да все об убийстве мистера Блейна, сэр. Как вы тогда. И я рассказал ему все то же, что и вам.

– Что же он сказал?

– Ничего. Поблагодарил меня, а потом ушел.

– А куда, вы не знаете?

– Нет, сэр, он не сказал.

Но Питту и не надо было обращаться к швейцару, он и так все знал.

Томас снова поговорил с костюмершей Тамар Маколи, но та повторила то же самое. Да, Патерсон приходил к ней и задавал все те же вопросы, и она ответила ему то же, что уже говорила Питту.

Томас ушел из театра и повернул на север, к Фэрриерс-лейн. Стоял поздний день, холодный, серый. Тротуары блестели от дождя, ветер гонял мусор по канавам.

Инспектор шел мимо нищих, уличных торговцев, лоточников и праздношатающихся, которые, съежившись от холода, искали себе ступеньки, на которых можно было бы устроиться на ночлег. Жаровня, в которой однорукий инвалид жарил каштаны, была единственным крошечным островком тепла, а огонь под ней – таким же единственным огоньком в сгущающейся мгле. Вокруг жаровни теснились с десяток человек. Это напомнило Питту о тех людях, которые, наверное, вот так же стояли у жаровни в ту ночь, когда был убит Кингсли Блейн. Томас знал из документов их имена. Они все значились в материалах судебного расследования. Он снова заглянул в свой список, чтобы освежить их в памяти.

Найти их снова было мало шансов. Они могли перебраться в другое место, изменить образ жизни на более благополучный, а могли, напротив, совсем захиреть. Могли заболеть, могли уже покинуть сей свет или сесть в тюрьму. Смертность среди них была высока, а пять лет – достаточно долгий срок.

Интересно, Патерсон побеспокоился найти хоть одного из них? Или уличного мальчишку, Джо Слейтера? Но он наверняка разыскивал цветочницу. Если она, конечно, еще продает здесь цветы.

На расстоянии нескольких сотен шагов от Фэрриерс-лейн Питт почувствовал, как та непреодолимо его притягивает. Иногда с трудом удерживая равновесие на влажном булыжнике, он ускорил шаг, словно мог что-то упустить, если станет медлить. Вот Питт завернул за последний угол и увидел впереди себя налево черную узкую расщелину Фэрриерс-лейн. Он сбавил шаг. Ему хотелось пройти по ней, и в то же время переулок внушал отвращение. Желудок свело, ноги окоченели.