Первое заседание создало прецедент для последующих: работа бундестага на протяжении следующих нескольких лет стала примером неупорядоченности и отсутствия дисциплины. Впрочем, был один вопрос, в котором все депутаты были едины, — проводимая союзниками практика демонтажа немецких промышленных предприятий. Она вызывала всеобщее и единодушное возмущение. Оно давало Аденауэру мощный рычаг воздействия на Верховных комиссаров. Те отмалчивались, за исключением Франсуа-Понсе, который не стеснялся обвинять канцлера во всяких грехах: демагогии, шовинизме и т.д. Однако, как известно, капля камень точит, и упорство Аденауэра было вознаграждено: союзники согласились поставить вопрос о демонтажах в повестку дня конференции западных держав, которая должна была собраться в Париже 9–10 ноября, и обсудить вопросы отношений с новой Германией. Робертсон совместно со своим политсоветником (им все еще оставался Кристофер Стил) подготовили к конференции рабочий документ, в котором убедительно доказывали, что если союзники сами по собственной инициативе не прекратят демонтажи, то растущее сопротивление немцев вскоре так или иначе сделает продолжение этой практики невозможным.

Эти аргументы убедили Шумана (правда, другие французские министры заняли более жесткую позицию), равно как и Бевина. Американцы вообще никогда не верили в мудрость прежней политики. В результате было решено существенно сократить программу изъятия немецких промышленных мощностей, а в качестве меры для успокоения немцев им было разрешено вновь строить морские суда. Кроме того, Федеративная Республика получала приглашение стать ассоциированным членом Совета Европы, международной организации, идея создания которой была впервые выдвинута на Гаагском конгрессе 1948 года. Кроме того, ей разрешалось открывать консульские учреждения за границей.

Решения Парижской конференции стали ядром известного «Петерсбергского соглашения». Формально речь шла об ответе Верховных комиссаров на ряд писем федерального канцлера, в которых тот обращался к правительствам трех держав с настоятельной просьбой прекратить демонтажи. Окончательный текст документа был согласован Аденауэром и Верховными комиссарами в результате трудных и продолжительных переговоров. «Преподносить подарки немцам — это тяжкий труд, — заметил по этому поводу Франсуа-Понсе, добавив со вздохом: — И притом какой неблагодарный труд!» Аденауэр, впрочем, отдавал себе отчет в том, что всего, чего он хочет, сразу добиться невозможно; путь к полному суверенитету будет состоять из ряда малых шагов, даже шажков. Таким шагом и стало «Петерсбергское соглашение». Оно открывало Федеративной Республике путь к членству в таких международных организациях, как Организация европейского экономического сотрудничества, Всемирная организация здравоохранения, Международная организация труда, Всемирный банк, Международный валютный фонд.

В бундестаге снова разразилась буря. Один из депутатов от СДПГ, Адольф Арндт, заявил, что канцлер нарушил конституцию, пойдя на принятие важного документа без консультации с парламентом. Шумахер пошел дальше: он обвинил Аденауэра в том, что тот бросил на произвол судьбы восемнадцать миллионов восточных немцев, покорно согласился с кабальными условиями Рурского статута и вообще капитулировал перед международным капиталом. Он даже назвал Аденауэра «канцлером союзников», а не немцев. Это было уж слишком; от Шумахера потребовали изъять этот выпад из стенограммы, а когда тот отказался это сделать, последовало наказание: лидер фракции СДПГ был на двадцать дней лишен права участия в заседаниях бундестага. Без него социал-демократы притихли.

Между тем они были в принципе правы в том, что Аденауэр вел не совсем чистую игру. Он вовсе не собирался добросовестно выполнять все положения только что достигнутого с западными союзниками соглашения. Это относилось, в частности, к тому его пункту, который гласил:

«Федеративная Республика заявляет о своей серьезной решимости соблюдать демилитаризованный статус федеральной территории и всеми силами будет препятствовать созданию вооруженных сил любого рода». Правда, и союзники в этом отношении проявили неискренность. Новый госсекретарь США Дин Ачесон, сменивший Маршалла, откровенно заявил Аденауэру во время своего визита в Бонн накануне Парижской конференции, что с американской точки зрения Западная Германия в настоящее время является союзником в противостоянии с Советским Союзом. Отсюда следовало, что она должна быть перевооружена.

Решающим фактором в изменении политики Запада стала блокада Берлина. Впрочем, и раньше западные политики с тревогой воспринимали многое, что происходило в советской зоне, в частности создание в апреле 1946 года Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) путем механического включения социал-демократических организаций в коммунистические. Западные разведывательные источники сообщали о росте агрессивных настроений на Востоке. Действительно, такие настроения имели место, в том числе и в высших эшелонах советской иерархии. Современные российские историки приводят интересные (хотя документально и не подтвержденные) факты о некоем совещании Сталина с ведущими военными, имевшем место в 1946 году, где маршал Семен Буденный заявил, что нужно исправить ошибку, допущенную, но его мнению, в конце войны и состоявшую в том, что Красная Армия не продолжила своего наступления дальше на Запад и не захватила всю Западную Европу. «Нужно было рубить шашкой от головы до того места, откуда ноги растут», — заявил он (хотя есть основания полагать, что историк, приведший эти слова, — И.И. Орлик, несколько их смягчил: Буденный., видимо, куда более конкретно определил «место, откуда ноги растут»). Сталин, будучи прагматиком, отреагировал холодно; он задал риторический вопрос: «А кто будет кормить Европу?»

Если в 1946 году горячие головы в советской верхушке получили холодный душ, то два года спустя «рецепт Буденного» взяли на вооружение немецкие лидеры в советской зоне. На это раз Сталин не устоял. Он проигнорировал тщательно разработанный проект своего МИДа от 12 марта 1948 года, согласно которому Запад был бы поставлен перед альтернативой — либо вернуться к четырехстороннему контролю (на советских условиях, разумеется), либо взять на себя вину за его срыв. Он решил действовать проще. Когда 26 марта делегацией СЕПГ, которая во главе с ее председателем Вильгельмом Пиком прибыла в Москву для переговоров, было заявлено, что «они были бы рады, если бы союзники ушли из Берлина», Сталин ответил: «Давайте общими усилиями попробуем, может быть, и выгоним». Этим и был открыт зеленый свет блокаде Берлина.

Оказалось, что с советской стороны был допущен грубый просчет. Союзников не только не удалось выгнать из Западного Берлина — возникший кризис без нужды усилил их подозрения относительно советских намерений. Подозрения превратились в открытую враждебность после того, как в октябре 1949 года Советы создали свое собственное германское государство — Германскую Демократическую Республику (ГДР). Аденауэр понял, что терять время нельзя. «В ноябре 1949 года, — пишет он в своих мемуарах, — в иностранной прессе неожиданно началась дискуссия по поводу перевооружения Германии». Все верно, только он забыл упомянуть, что зарубежные СМИ подняли эту тему не без определенных, тщательно оркестрованных усилий с его стороны. Сперва это было интервью американской провинциальной газете «Кливленд плейн дилер»: он, Аденауэр, против того, чтобы ФРГ имела собственную армию, но готов рассмотреть вопрос о немецком вкладе в вооруженные силы европейской федерации. Затем примерно то же было сказано на пресс-конференции в начале декабря, затем два дня спустя — в интервью корреспонденту уже немецкой газеты «Франкфуртер алыемейне». В то же время на митинге ХДС