Я сел возле ее кровати, стараясь не паниковать.

— Ты предполагала, что такое возможно?

— Я предполагала и худшее. — Склеры ее глаз пожелтели и казались высохшими, губы стали белыми. У меня промелькнула мысль, что она, вероятно, даже сейчас не совсем понимает, как плохи ее дела. — Только…

— Что?

— Только нельзя допускать, чтобы первый попавшийся старый хрен решал твою судьбу!

— Все та же вечная борьба за независимость, — пробормотал я себе под нос, но она услышала.

— Нет, бывают вещи, против которых не попрешь. Не надо обольщаться. Но чей удар послал тебя в нокдаун — тоже важно. По крайней мере для меня. — Она нахмурилась, но лоб ее тут же разгладился явившейся мыслью. — Правда, это важно, только если удар не смертельный. Потому что покойнику все равно, отчего он сковырнулся, ведь правда?

Поддерживать подобный разговор мне не хотелось, и я лишь смотрел на нее. И, как она и предсказывала, кровотечение мало-помалу стихло, сведенные мускулы расслабились, исчезла судорожная напряженность позы, тело обмякло и уже не казалось каменным. В голове моей был хаос: я еще не опомнился от страшных видений, как везу ее обратно в больницу, а нас не принимают, что естественно в подобных случаях, как я умоляю, а мне отказывают в обычной для официальных лиц хамской манере, и я, не помня себя от гнева, лезу на них с кулаками.

— Ну вот, — сказала Мими, — похоже, ему все-таки не удалось меня укокошить!

— Тебе лучше?

— Хорошо бы выпить.

— Привезти чего-нибудь слабенького? Наверно, виски сегодня тебе не годится.

— Нет, хочется виски. Да и тебе не мешало бы расслабиться.

Я поставил в гараж машину Саймона и вернулся назад на

такси и с бутылкой.

Она сделала щедрый глоток, а я вылакал остальное, потому что, едва тревога за Мими немного отступила, на меня грозно надвинулась собственная беда, а когда я забрался нагишом в свою холодную, без простыней, постель, беда эта взяла меня в оборот и так стиснула, что, только прикончив бутылку, я смог достичь должного отупения и уснуть.

Проснулся я еще затемно, гораздо раньше положенного часа. Келли Вайнтрауб не отпускал меня, язвя душу. И я не знал, что чернее — моя тоска вкупе с неопределенностью страхов или же определенность предрассветной мглы за окном.

Я оделся в свою рабочую одежду. Виски все еще давало себя знать — ведь к пьянству я был непривычен. Лежавшая во мраке своей неубранной комнаты, Мими показалась мне горячей, но спала, по-видимому, крепко. Я спустился в аптеку выпить кофе и договорился там о доставке ей завтрака.

Тревога и сочувствие Мими придавали мне твердости. Погода по-прежнему была слякотной, но сажи и копоти это не убавляло. Черный слой на снегу казался вывернутой наружу неприглядной изнанкой. Это удручало и, более того, ужасало даже меня, здешнего уроженца, по существу, не знавшего иных мест обитания. Из этой глухой и бесчеловечной, как азиатская пустыня или космическое пространство, черноты к складу тянулись фургоны и грузовики. Приглушаемые рождественской пышностью убранства, к нам долетали через окно назойливые просьбы, упреки и требования, и под режущим электрическим светом мы выписывали счета и складывали в ящичек кассы доллары. Деньги были липкими от влаги и пряно пахли кондитерской.

Саймон не спускал с меня пытливого взгляда, и я все гадал, не успел ли Келли ему наябедничать. Но нет, пожалуй, это обычная взыскательность Саймона — твердого, решительного и зоркого. Я ведь и вправду работал в полсилы.

Слава Богу, день был укороченный, последний предновогодний день. Мы согревались, распивая маленькие, на один глоток, бутылочки джина и бурбона, и постепенно атмосфера оживилась, мы резво носились туда-сюда, и даже Саймон немножко оттаял. Год завершался, старик Декабрь ковылял прочь. Саймон, как ни крути, стоял на пороге новой жизни, а летние его невзгоды остались в прошлом.

Он сказал мне:

— Я так понимаю, что вечером вам с Люси предстоит выход в свет. Ты что, собираешься быть в смокинге и с этим вороньим гнездом на голове? Отправляйся-ка в парикмахерскую! И вообще — отдохни. Опять где-то всю ночь куролесил? Бери машину и уматывай. А за мной дядя Арти заедет. Кто это так тебя измочалил? Похоже, не Люси, а та, другая. Слушай, уезжай ты, ради Бога, не мозоль глаза! А то даже непонятно — устал ты или совсем отупел.

Все наше семейство Саймон подозревал в некой умственной недостаточности, делая исключение лишь для себя; в минуты раздражения это прорывалось, и я становился мишенью для его упреков и неодобрения.

Не заставляя себя упрашивать, я стрелой помчался домой. Взбежав по лестнице, я наткнулся на Кайо Обермарка — тот выходил из туалета с мокрым полотенцем, предназначенным Мими. Вид у него был крайне взволнованный. Глаза, и без того большие и казавшиеся еще больше за стеклами очков, теперь совершенно вылезали из орбит, рот искажала гримаса озабоченности. Лицо потемнело не то от грязи, не то от небритой щетины.

— По-моему, ей плохо, — сказал он.

— Кровотечение?

— Не знаю. Но она вся горит.

«Видно, ей совсем уж невмоготу, — подумал я, — если она призвала на помощь Кайо». Я угадал: так оно и было.

Мими выглядела возбужденной — много и оживленно говорила и даже острила, но чувствовалось в этом что-то фальшивое, не вяжущееся с выражением ее глаз. В тесной комнатке было жарко и душно, скверно пахло затхлостью и чем - то тошнотворным, угрожающе напоминавшим гниение.

Я разыскал Падиллу, и он завернул к нам из своей лаборатории, принеся жаропонижающее и советы специалистов - физиологов, с которыми успел переговорить. Мы стали ждать, когда спадет жар, но лекарство не действовало, и, чтобы не поддаваться панике, я согласился сыграть в рами. Падилла, сызмальства умевший ловко считать, выигрывал партию за партией, и мы резались, пока рука моя еще удерживала карты. К вечеру, о приближении которого могли сообщить часы, но никак не сумерки, ибо сумерки никак не наступали, а в шесть было не темнее, чем в три, и хмурый день продолжался без конца, температура у Мими немного упала. Позвонила Люси и попросила меня приехать на час раньше условленного. Почуяв неладное, я спросил, в чем дело.

— Ни в чем. Просто постарайся быть к восьми и не опаздывать, — сказала она сдавленным голосом.

Время двигалось к семи, а мне еще предстояло бритье. Я наскоро справился с этой задачей и стал надевать смокинг, не прерывая совещания с Кайо и Падиллой.

— Есть большая вероятность, — рассуждал Падилла, — что он занес ей инфекцию. А если так, то оставаться дома — серьезный риск. Тебе надо отвезти ее в больницу.

Не дослушав, я в расстегнутой крахмальной рубашке кинулся к Мими:

— Мими! Надо ехать в больницу.

— Меня там не примут.

— А мы заставим их принять.

— Позвони — узнаешь.