— Не слишком поздно, пожалуйста.

— Хорошо, давай сделаем так: если к десяти меня не будет, больше не жди.

— И тогда я смогу выспаться перед завтрашней встречей Нового года. А завтра уж не опаздывай, хорошо? И не забудь принарядиться.

— Да, завтра в девять в смокинге, а может, еще и сегодня. Но, понимаешь, я обещал помочь другу, с которым произошел некоторый казус… А о машине не беспокойся.

— Не могу не беспокоиться. Ты не знаешь папу!

Я с облегчением покинул кабинку, собранный и готовый сразиться с любыми страхами и неведомыми еще проблемами.

«Страччьятелла» была закрыта. Через грязное стекло проглядывали до времени затаившиеся саксофоны и зачехленные гитары. В глубине мерцали призрачным светом щели: это владельцы, собравшись в кухне, поедали свои спагетти.

Я ждал наверху у двери, которая в положенное время щелкнула, открываясь. Доктор выпустил Мими, оставив ее мне на попечение, и тут же скрылся, так что задать ему вопросы я не успел. Да я и без того не смог бы этого сделать, поскольку должен был поддерживать Мими, которая едва стояла на ногах. Она лишь два дня назад вернулась из больницы, и, не говоря уже о боли и кровопотере, сам груз ответственности за важные решения, которые ей пришлось принимать в одиночку, лишал ее последних сил. Ей было плохо до такой степени, что я впервые увидел на ее лице тупое безразличие — как у измученного сонного ребенка, которого после пикника волочат еще и на экскурсию. Ожив на секунду, она склонила голову мне на плечо и вдруг ткнулась куда-то в шею, прижавшись к ней губами в слабом рефлективном порыве чувственности. Наверно, в этот момент я виделся ей Фрейзером, и она со всею сокровенной нежностью, какая только может быть между мужчиной и женщиной, подтверждала сейчас свою незыблемую, вопреки обидам, хитросплетениям мерзости, лжи и обмана, веру в силу и добровольность той страсти, что соединила их на пути, которым наши далекие первобытные предки шли в своих зеленых кущах по велению одной лишь природы.

Но когда мы стояли так на лестничной площадке и она висла на мне, касаясь губами шеи, а я крепко держал ее, шепча: «А теперь не спеша, потихонечку, начинаем опускаться вниз», — по лестнице поднимался мужчина, черты которого меня встревожили, показавшись смутно знакомыми. Мими тоже поняла, что кто-то идет, и сделала несколько шагов. В результате мы оказались в полумраке, словно прячась от яркого света, что мужчина и увидел, поднявшись. Но, несмотря на слабое освещение, друг друга мы с ним узнали. Это был Келли Вайнтрауб, родственник Магнусов со стороны жены, тот самый, с которым мы поссорились из-за Джорджи. Постепенно ширившаяся его ухмылка, торжествующая складка мясистых губ, растянутых больше, чем это приличествует обычной улыбке, как и направление взгляда, сказали мне, что он меня поймал. Он видел.

— Вот так сюрприз, мистер Марч! Чертовская неожиданность! Вы пожаловали к моему родственнику?

— А кто ваш родственник?

— Доктор.

— Понятно.

— Что «понятно»?

— Что он ваш родственник.

У меня не хватило бы смелости и фантазии предположить в этом человеке, в этом Вайнтраубе, недостаток сладостного желания мне отомстить, и я не удивился, когда он, набычившись, обратив ко мне свое красивое мясистое лицо, в высшей степени самодовольно обронил:

— У меня еще и другие родственники имеются.

Мне очень хотелось ударить его — ведь после этих слов мне вряд ли бы представился случай, — но сделать этого я не мог, поскольку руки мои были заняты Мими.

Возможно, запах крови и вид разверстой раны, вдруг представшей передо мной, и были обманом чувств, вызванным нервным напряжением и яростью, но важно было не это, а результат, весь ужас которого я моментально ощутил.

— Посторонитесь-ка, — только и вымолвил я. Доставить Мими домой и уложить в постель — эта задача заслоняла сейчас все прочее.

— Он вовсе не мой любовник, — сказала Мими, повернувшись к Келли. — Просто помогает выпутаться из беды.

— Понятно, — процедил Келли.

— Ах ты, скотина вонючая! — Слабость не позволила Мими вложить в эти слова весь охвативший ее гнев.

Сотрясаемый не меньшей дрожью, я дотащил ее до машины и поспешно тронулся с места.

— Прости, голубчик, я, кажется, здорово тебя подвела. Кто это?

— Один парень… ничтожество, на него и внимания-то не обращают. Не волнуйся, Мими. Как ты? Все в порядке?

— Он был очень груб со мной, — сказала она. — И первым делом взял деньги.

— Но теперь-то все кончено?

— Ребенка больше нет, если ты это имеешь в виду.

Дорога была очищена от снега, и я быстро одолевал бесконечные отрезки гладкой черноты, перемежаемые туннелями, освещаемыми огнями по сторонам, сливавшимися в сплошную полосу, словно в церкви, когда ворвавшийся ветер вдруг задувает свечи. Только здесь в роли ветра выступала скорость.

Добравшись до дома, я втащил ее наверх, одолев четыре лестничных пролета, уложил и, укрыв одеялом, кинулся обратно вниз — к мисс Оуэне за льдом, который она мне не дала.

— Что? — рявкнул я. — И это в середине зимы?

— Вот пойди на улицу и сам наколи, — отвечала она. — А наш из холодильной камеры, и чтобы сделать его, знаешь, сколько электричества уходит!

Я не стал орать и ругаться, ведь у старой девы и своих забот хватало, а я ворвался к ней как бешеный, не думая, какое впечатление произвожу. Опомнившись, я стал ее уговаривать, призвав на помощь весь запас своего обаяния. В тот момент, правда, у меня его оставалось не много — так дрожало и трепетало все внутри.

Я сказал:

— Мисс Вилларс вырвали зуб, и рана сильно кровоточит!

— Зуб! Вы, молодежь, такие нетерпеливые! — Она дала мне лоток со льдом, и я стремглав ринулся обратно.

Лед, однако, не слишком помог. У нее началось сильное кровотечение, которое она поначалу попыталась скрыть, но потом призналась, поскольку и сама была напугана и лежала с широко раскрытыми глазами, не зная, как его остановить. От крови уже намокали простыни. Я считал, что надо немедленно ехать в больницу, но она сказала:

— Нет, скоро пройдет. Наверно, так должно быть вначале.

Я спустился вниз и позвонил доктору — тот посоветовал не оставлять ее одну и наблюдать, а если кровотечение не ослабнет, он подскажет мне, что делать. Он будет ждать моего звонка. В его голосе я почувствовал страх.

Когда я заменял ее постельное белье собственными простынями, Мими пыталась воспротивиться и оттолкнуть меня, но я сказал ей:

— Послушай, это необходимо.

Она закрыла глаза и предоставила мне полную свободу действий.

Чем только не пытались люди смягчить ужас, вызываемый в нас картинами человеческих страданий, как только не старались видоизменить свои чувства! Разве не с этой целью создавались художниками бесчисленные «Голгофы»? Но поскольку попытки эти оказались более или менее тщетными, повлияв лишь на избранных, а урок дошел до немногих, люди остались прежними.