но говорили же о чем-то. А Ники уже не было. Ника — девушка благоразумная. Скорее всего, уже проснулась и улетела куда-нибудь, она вчера про пляж что-то спрашивала.

Черт, не память, а рыбацкая сеть, причем, судя по прорехам, ходят с этой сетью исключительно на китов.

Пистолет следует вернуть хозяину. Тимур почти не сомневался, что оружие приволок на остров Марек: ну не Ника же, в самом-то деле. Вернуть и объяснить, что пистолет — не та игрушка, которую можно оставлять без присмотра. Заодно Салаватов прихватил бутылку минеральной воды, чтобы не бегать вниз всякий раз, как пить захочется. Судя по состоянию организма, пить будет хотеться постоянно, значит, и минералка пригодится.

Тимур медленно, стараясь не делать резких движений, дабы не потревожить угомонившееся племя, побрел к лестнице. Она выглядела… высокой. Это ж сколько сил понадобится, чтобы доползти до комнаты? Может, имеет смысл не штурмовать вершину, подобно больной осенней мухе, которая из последних сил ползет по стеклу, а лечь внизу, например, в гостиной?

— Стой! — Дикий вопль ударил по нервам. — Стой, кому говорят! Не шевелись! Оружие на пол!

Словам приходилось пробиваться сквозь болезненную круговерть из тамтамов, пляшущих дикарей и горящих костров, но они пробивались и кузнечным молотом били по остаткам сознания. Салаватов, проглотив стон, обернулся, желая взглянуть в глаза шутнику, которому вздумалось поиздеваться над больным человеком.

— Не шевелись! — Последовал новый приказ.

У шутника была испуганная юная мордаха с веснушками и рыжим пушком над верхней губой, серая милицейская форма, украшенная лейтенантскими погонами, и пистолет в руках. В глазах застыл испуг, а руки дрожали, отчего ствол пистолета вихлял из стороны в сторону, подобно собачьему хвосту.

— Брось оружие! — Велел лейтенант и добавил не слишком уверенно: — А то стрелять буду!

Салаватов разжал руку и черный, пахнущий порохом и оружейной смазкой ствол, упал на пол.

— Это тоже брось!

Бутылка воды в отличие от пистолета сама покатилась под ноги менту. С водой расставаться было жалко: холодная и вкусная.

— Ты… это… отойди к стене! — Лейтенантик, сообразив, что сопротивления оказывать не будут, оживился. В голосе прорезались командные нотки, совсем как у щенка, впервые безнаказанно облаявшего большого и страшного зверя.

— И руки за спину!

Салаватов подчинился. Глупо дергаться, когда в тебя целятся из пистолета, а человек, который держит тебя на мушке, молод, неопытен и оттого нервничает. Этот вихрастый лейтенант из-за любого пустяка может психануть и нажать на спусковой крючок. Откуда он только взялся на острове?

— Ты поаккуратнее. — Попросил Тимур, когда щенок чересчур зажал наручники. — Пережал ведь.

— Заткнись! — Последовал содержательный ответ.

— За что хоть?

— А ты не знаешь? — Одев наручники, мент почувствовал себя хозяином положения. Страх ушел, уступая место стыду. Мальчишка понимал, что Тимур видел, как он боялся, и как, несмотря на все усилия, не мог справиться со страхом, и от этого понимания злился.

— Не знаю. Скажи, командир. — Спокойный тон подействовал отрезвляюще, лейтенант, засовывая пистолет в кобуру, пробурчал.

— За убийство гражданина Ег… Его… — Запнулся.

— Егорина? — Тимур почувствовал, что земля уходит из-под ног, превращаясь в юркий теннисный шарик. — Марека?

— Егорина. Точно, Егорина! — Мент уцепился за фамилию, как бульдожка за палку. — Марека Олеговича Егорина!

— Бред.

— Ага, конечно. Ты бредишь, я брежу. А это что?

— Где?

— Вон там, на диване. Да ты подойди, подойди… Ур-р-род. — Лейтенант оказался настолько любезен, что позволил подойти к вышейпомянутому дивану. Лейтенант был почти счастлив, рыжие веснушки на лице сияли радостью, а в наивных глазах плескался праведный гнев.

И было от чего.

Тимур подошел. Тимур посмотрел на диван. Тимур зажмурился от невозможности увиденного. На диване, на том самом светлом здоровом диване, который так понравился Нике, лежал Марек. Мутные глаза, раскрытый рот, руки, сложенные на груди, и черная дырочка во лбу.

— Влипли. — Как-то чересчур равнодушно заметила Сущность. — Влипли мы с тобой по самое «не хочу».

Ника

У меня почти получилось выйти из дома, почти получилось добраться до лодки, а там и до лодочной станции было бы рукой подать. Назад бы я вернулась с милицией… «бы», как много в этом маленьком слове из двух букв.

Я кралась по дому как кошка — на кухне имелась еще одна дверь, нужно было лишь добраться до нее. Только оказалось, что Соня умеет двигаться не только быстро, но и тихо. Тихо-тихо… Не знаю, сколько она шла за мной, но, стоило открыть дверь, как сзади раздался нежный голос.

— И куда это мы собрались?

Вместо знака вопроса — хлопок, такой же, как там, на другой стороне дома, где открытое окно и глупый мертвый Марек.

Больно, больно, больно… Не предполагала, что может быть настолько больно. Неведомый зверь ударил сзади и швырнул на дверь.

Дверь открылась. Дальше… Дальше тело двигалось само, разум корчился, пытаясь справится с болью.

— Стой! Стой, дура! — Сонин голос подобен раскаленному штырю, отчего-то я слышу эту стерву не ушами, а раной. Бегу вперед, стоит остановиться хотя бы на минуту, да что там минута — секунда и я мертва. Соня идет по следу. Соня чует меня, подобно королевской гончей, которая, захлебываясь торжествующим лаем, летит за раненым оленем.

Кажется, есть такая порода: блад-хаунд. Гончие по крови переводится. Соня их них, из блад-хаундов, только внешность у нее по странному недоразумению человеческая.

Огненный шар, застрявший в плече, начал укоренятся в тело. Волны жара текут к сердцу, а сердце отвечает волнами слабости. К сердцу идут вены, а из сердца — артерии. Зачем мне биология? Надо бежать…

Задыхаюсь.

Заблудилась. Лес. Трава. Деревья. Небо. Солнце торчит и словно издевается. Куда, куда, куда? Налево? Направо? Щупаю плечо — пальцы скользят по горячему киселю. Кровь. Правильно, Соня выстрелила и попала. Я ранена. Я умру.

Я не хочу умирать так бездарно! Я вообще не хочу умирать! Где-то сбоку хрустнула ветка, я рванула в противоположную сторону и…

Земля ушла из-под ног. Земля стала бездной.

Больно. Господи, как же мне больно.

Мир потерялся в тишине.

Боль ушла.

Год 1905. Продолжение

В дом Палевич возвращался в том необычном состоянии, когда тело отравлено алкоголем, а разум по-прежнему работает. Лучше бы наоборот, он бы многое отдал, чтобы заглушить, уморить знатной Федоровой настойкой именно разум. Самое смешное, что никто ничего не понял, даже Федор, хоть он-то был с самого начала, видел и слышал все то же самое, что и Палевич, а все равно не понял. Обрадовался, дурак, что с оборотнем покончено.

А ведь нету оборотней, не существует, люди кругом нежитью притворяются. Или нежить людьми?

Вечный