– Это … это правда?

– Если бы я сказала тебе, что нас разделяет, ты бы ушла, не сказав ни слова; нет! ты бы произнесла это слово в молитве, чтобы я могла оставаться такой же твердой и непреклонной, как я есть!

Настолько безнадежными были эти слова, этот голос, что они поразили нежное сердце силой убеждения. Лилиан помолчала мгновение, затем, всхлипнув, протянула руки.

– О, моя дорогая, моя дорогая! Стелла, Стелла!– всхлипывала она.

Стелла мгновение смотрела на нее, потом наклонилась и поцеловала.

– Не плачь, – прошептала она, и в ее собственных глазах не было слез. – Я не могу плакать, я чувствую, что больше никогда не пролью ни слезинки! А теперь иди, иди! – и она обняла ее за плечи.

Лилиан, дрожа, поднялась и, наклонившись к ней, заглянула ей в лицо.

– Моя бедная Стелла! – прошептала она. – Он … он назвал тебя благородной; теперь я знаю, что он имел в виду! Я думаю, что понимаю, я не уверена даже сейчас, но я думаю, и—и, да, я скажу это, я чувствую, что ты права. Но, о, моя дорогая, моя дорогая!

– Тише! тише! – с болью выдохнула Стелла. – Не жалей меня…

– Жалость! Это бедное, жалкое слово между нами. Я люблю, я чту тебя, Стелла! – и она обняла Стеллу за шею. – Поцелуй меня, дорогая, один раз!

Стелла наклонилась и поцеловала ее.

– Один раз, последний раз, – сказала Стелла тихим голосом. – Отныне мы должны быть чужими.

– Только не это, Стелла, это невозможно!

– Да, должно быть, – был низкий, спокойный ответ. – Я не могу этого вынести. Не должно быть ничего, что напоминало бы мне … о нем, – и ее губы задрожали.

Голова Лилиан поникла.

– О, мой бедный мальчик! – простонала она. – Стелла, – сказала она умоляющим шепотом, – скажи мне одно слово, чтобы утешить его, одно слово?

Стелла посмотрела на нее; они подошли к воротам, экипаж был уже в поле зрения.

– Я не могу послать ни слова, – сказала она почти неслышно. – Ни слова, кроме этого, что ничто из того, что он может сделать, не может спасти нас, что любые усилия только усугубят мои страдания, и что я молюсь, чтобы мы никогда больше не встретились.

– Я не могу сказать ему этого! Только не это, Стелла!

– Это лучшее, что я могу пожелать, – сказала Стелла, – я действительно желаю этого для себя и для него. Я молюсь, чтобы мы никогда больше не встретились.

Лилиан цеплялась за нее до последнего, даже когда она садилась в карету, и до последнего в темных печальных глазах не было ни слезинки. Бледная и усталая, она стояла, глядя в ночь, измученная борьбой и бурей сдерживаемых эмоций, но неподвижная, какой может быть только женщина, решившаяся на самопожертвование.

Несколько минут спустя Лилиан стояла на пороге комнаты Лейчестера. Она дважды постучала, едва осмеливаясь говорить, но, наконец, произнесла его имя, и он открыл дверь.

– Лилиан! – сказал он и заключил ее в объятия.

– Закрой дверь, – выдохнула она.

Затем она опустилась к нему на грудь и посмотрела на него снизу вверх, вся ее любовь и преданность были в ее печальных глазах.

– О, мой бедный, – пробормотала она.

Он вздрогнул и привлек ее к свету.

– В чем дело! Где ты была все это время? – спросил он, и в его голосе прозвучала слабая надежда, слабый свет отразился на его изможденном лице, когда она прошептала:

– Я видела ее!

– Видела ее, Стеллу? – его голос дрогнул, произнося ее имя.

– Да. О, Лей! Лей!

Его лицо побледнело.

– Ну! – хрипло сказал он.

– Лей, мой бедный Лей! Нет никакой надежды.

Он крепче сжал ее руку.

– Никакой надежды! – устало повторил он.

Она покачала головой.

– Лей, я не удивляюсь, что ты любишь ее! Она – воплощение всего прекрасного и благородного…

– Ты … ты пытаешь меня! – сказал он прерывисто.

– Такая добрая, верная и благородная, – продолжала она, всхлипывая, – и потому, что она все это и даже больше, ты должен научиться переносить это, Лей!

Он горько улыбнулся.

– Ты должен вынести это, Лей, если она выносит это….

– Скажи мне, в чем дело, – хрипло перебил он. – Дайте мне что-нибудь осязаемое, за что можно было бы ухватиться, и … Ну, тогда поговори со мной об этом!

– Я не могу … она не может, – ответила она серьезно, торжественно. – Даже со мной, по душам, она не могла раскрыть рта. Лей! Судьба против тебя, тебя и нее. Нет никакой надежды, никакой надежды! Я чувствую это; я, кто бы в это не поверил, не поверил этому даже от тебя! Нет никакой надежды, Лей!

Он позволил ей опуститься на стул и встал рядом, выражение его лица было неприятным.

– А разве нет? – сказал он тихим голосом. – Ты обратилась к ней. Есть еще один, к кому можно обратиться; я буду искать его.

Она подняла глаза, но не с тревогой, а с торжественной убежденностью.

– Не делай этого, – сказала она, – если не хочешь усугубить ее горе! Нет, Лей, если ты ударишь по нему, удар коснется ее.

– Она тебе это сказала?

– Да, словом, взглядом. Нет, Лей, там нет никакой надежды. Ты не можешь разобраться с ним, не навредив ей. "Скажи ему, – сказала она, – что любые его усилия только усугубят мои страдания. Скажи ему, что я молюсь, чтобы мы никогда больше не встретились". – Она на мгновение замолчала. – Лей, я знаю о причине не больше, чем ты, но я знаю, что она права.

Он стоял, глядя на нее сверху вниз, его лицо исказилось, затем, наконец, он ответил:

– Ты храбрая девочка, Лил, – сказал он. – Ты должна уйти сейчас; даже ты не можешь помочь мне вынести это. "Молись, чтобы мы никогда больше не встретились", и это должен был быть день нашей свадьбы!

Глава 34

Я старательно избегал называть лорда Лейчестера Уиндварда "хорошим" человеком. Если быть великодушным, целеустремленным, нетерпимым к несправедливости и жалким к обиженным; если быть благословленным, проклятым способностью любить безумно и страстно; если быть без страха, морального или физического, быть героическим, тогда он был героем; но я боюсь, что нельзя сказать, что он был "хорошим".

Не прошло и нескольких недель с тех пор, как он расстался со Стеллой, как мир решил, что он действительно очень плох. Едва ли будет преувеличением сказать, что его имя было красной тряпкой, которая расцветала в глазах тех праведных, возмущенных быков, чья миссия в жизни состоит в том, чтобы обсуждать дурные поступки своих ближних и беспокоить их.

Один