Но каждая встреча заканчивалась ссорой, после которой я давал себе слово больше не отвечать на ее звонки, не встречаться… Проходило несколько дней, неделя, и я не выдерживал, это слово нарушал.

Зря, конечно, продлевал агонию, но в самой глубине души все же был страх совсем потерять Полину. Точнее – страх опять остаться одному.

Знакомство с Ольгой стало этот страх гасить, но еще активнее его гасили выходки Полины.

Одна из них переполнила пресловутую чашу терпения: Полина попросила срочно забрать у какого-то актера две тысячи рублей (сама, дескать, с ребенком); я забрал, но, естественно, не помчался в Тарасовку, а решил передать при случае. А на следующий день узнал от Макса, Ивана и Свечина, что Полина звонила им, явно бухая, и кричала, что я украл у нее деньги.

– Ну и идиотка! – не мог не поразиться.

Эти две тысячи отдал ей тем же вечером и объявил:

– Все, больше я тебя видеть не хочу. Не звони. Я серьезно.

С месяц она не объявлялась, а потом позвонила с чужого номера. Я подумал, что это по делам, ответил. И услышал жалобный лепеток:

– Пожалуйста, не отключайся! Прошу… Мне нужна помощь.

– Что еще случилось? – проявил я слабость; как раз ехал из агентства, где почти целый день проболтал с Ольгой на лестнице, потому был в приподнятом настроении, и возникло подсознательное желание послушать жалобы вечно теперь несчастной, никому не нужной Полины.

– Я здесь, на улице, – скулила она тихо и бессильно, – отвези меня домой к моей дочке. Я очень замерзла…

– Ты вполне можешь сесть в электричку и доехать.

– Нет… Мне очень плохо… Я лежала в больнице, в клинике неврозов… Отвези меня, пожалуйста, к моей дочке… И у меня совсем нет денег.

Ну, что делать… Я узнал, где она (оказывается, сидит на скамейке возле Рижского вокзала), развернул «Селику» и поехал.

В первую минуту как увидел ее, ощутил острое сожаление: «Ну и что бы не быть нам вместе…» Миниатюрная, но фигуристая, в каждом движении женственная; лицо хоть и без косметики, осунувшееся, но все равно миловидное, которое хочется целовать. Черные завитки волос, близорукий, но пристальный взгляд…

– Здравствуй, – сказала она потерянно, когда я вышел из машины, – отвези меня…

Взял у нее два больших пакета с какой-то одеждой, положил в багажник. Кивнул:

– Садись.

Тронулись. Молчали. Полина смотрела вперед, руки держала на коленях; мелко подрагивала.

Я без слов включил печку, хотя в салоне было тепло. Говорить что-то опасался – опыт разговоров с ней, мягко выражаясь, имел далеко не позитивный.

Полина заговорила первой.

– Вот, сбежала из больницы… Врача избила. – Посмотрела на свои ногти и поправилась: – Исцарапала. – И после паузы, как раз когда мы довольно резво покатили на северо-восток по проспекту Мира, стала убеждать то ли себя, то ли меня, то ли того врача, впрочем, без истерики: – Я не сумасшедшая, и не надо ко мне так относиться. Так вести со мной… Я не сумасшедшая, просто я хочу быть счастливой, хочу, чтоб… – Громко сглотнула, видимо, комок рыданий, и надолго замолчала.

Пересекли МКАД; Москва стала заканчиваться, и Полина заметно занервничала. Ерзала на сиденье, смотрела по сторонам, задерживала взгляд на мне, чего-то ожидая, каких-то, скорее всего, слов… Я делал вид, что внимательно слежу за дорогой.

Полосы в сторону области в районе Жуковского были забиты машинами, мы поползли изматывающе медленно. Я никогда так не проклинал эти пробки.

– Ну скажи что-нибудь, – умоляюще произнесла Полина.

Я дернулся от неожиданности, и слишком, наверное, сильно, потому что она качнулась в сторону от меня (ожидала, что ударю, что ли). Через силу ответил:

– Я боюсь с тобой разговаривать.

– Почему?

– Потому что знаю, что это закончится визгами.

Полина (видел боковым зрением) покачала головой.

Еще минут пять-семь ехали молча… Наконец миновали Жуковский. И она снова подала голос:

– Почему вы все меня так ненавидите? – Она, оказывается плакала, но без рыданий, бесшумно и бессильно. – Почему-у? Неужели я такая… Знаешь, почему я попала в больницу? Из-за чего?

Я промолчал.

– Меня папа избил… Первый раз меня ударил… Несколько раз ударил… По лицу… Да, мне было плохо, я говорила… Мне нужно было уехать… А он только из Крыма своего вернулся… И что?… – Она чем-то вытерла лицо и другим, более сухим голосом продолжила: – Я люблю Машеньку… люблю… Она – моя дочь. Но… но я должна работать, у меня должна быть жизнь. Я – молодая женщина, молодая красивая женщина. Мне нужна помощь. Меня нужно любить, нужно греть, ухаживать…

– Это я уже слышал, – не выдержав, перебил. – И про женщину-ребенка тоже. Давай не будем.

– Почему? – почти прошептала она замученно, но и с какой-то надеждой.

Я не ответил. Смотрел на ползущий перед нами фургон с надписью «Даем лучшее». Стал гадать, чей это слоган – воды? мебели?… Когда буду обгонять, гляну. Наверное, на боковине будет название фирмы…

– Почему не говорить об этом, – не спросила, а бесцветно пробормотала Полина. – Почему, если у меня сердце разрывается… Да, я женщина, и я каждый день чувствую, как уходит моя жизнь. По капле. Мне страшно. От этого я и срываюсь, и выпиваю… иногда. – Снова вытерла лицо. – Я тебя полюбила. Честно. И сейчас… Мне очень плохо… Давай еще раз попробуем…

Я чуть было не ответил: «Не стоит». Вовремя удержался. Не надо. Довезу до дома, высажу и умчусь… Не надо ничего говорить. В итоге будет то же, что и обычно. Истерика, крики, рыдания… Молчать. Молча довезти и попрощаться.

Проползли Мытищи. Дорога стала свободнее… Съехали с Ярославки…

Понимая, что времени остается мало, Полина стала говорить быстрее и решительнее:

– Ведь все же хорошо было. Да? А ссоры… у кого их не бывает. Прости меня, если я в чем-то виновата… – Она снова сделала паузу, ожидая моей реакции, не дождалась. – Ответь мне что-нибудь. Что, я даже разговора не достойна? Я хуже животного?! Его везут и молчат… Скажи хоть что-нибудь!

– Не надо визжать! – прорвало меня. – Я не хочу слушать этот визг! Ты попросила отвезти домой, я отвожу. Всё.

– Что – всё?… А что меня там ждет? Я не хочу туда. Понимаешь? Я хочу к тебе… с тобой.

И она повалилась на меня, стала расстегивать «молнию» на брюках.

Я вдавил педаль тормоза, оттолкнул. Как кукла на нитках, Полина мотнулась на ремне безопасности. Залепетала:

– Не бросай меня, не бросай, мы же любим друг друга… Не бросай…

Горя от бешенства и одновременно от возбуждения (одного прикосновения хватило!), я отстегнул ее ремень, открыл дверь.

– Все, выходи. Здесь рядом. Выходи из машины.