Бояр переяславских тоже понять можно было. Еще бы! Кому приятно в одночасье и сел, и смердов лишиться. Гривны серебряные – штука хорошая, но они больше выгодны тем, кто хуторок какой-нибудь имеет, где всего-то душ пять-шесть. Пока выжмешь из них все, что тебе положено, не семь, а сто семь потов прольешь. Опять же время откуда брать, если то одна, то другая служба отвлекает. С гривнами и впрямь куда как проще получается. Выдал их тебе князь, и иди, сотник или, там, тысяцкий, покупай все, что твоей душе угодно.

Иное дело, когда боярин по нескольку сел имел. Тут не просто дань – тут еще и власть душу грела. Захотел – плетью смерда огрел, захотел – в поруб его кинул. Красота. Теперь же он обыкновенным служивым человеком оказывался. Можно сказать, в закупах у князя Константина. Ничего себе! Такое далеко не каждому по сердцу придется.

Да и дядя Ярослав, ныне отсутствующий, тоже в свое время немало всякой грязи вывалил на рязанского князя.

Словом, на Константина, подъехавшего через пару дней после отъезда последнего из оставшихся в живых сына Всеволода Большое Гнездо, все смотрели, как на монстра какого. Особенно этим старший отличался, десятилетний Василько, да и средний – девятилетний Всеволод – тоже поглядывал как волчонок, исподлобья.

Пришлось вспомнить все, чему его учили в пединституте относительно подростковой психологии. Дичились ребятки всего два дня. Здорово помогли имеющиеся знания. Константин ни в чем не убеждал их – только рассказывал: о дальних странах и диковинных зверях, о древних городах и странных обычаях, о воителях древности и седых мудрецах. Мальчишки слушали его, раскрыв рот.

И еще одно на руку Константину сыграло здорово. Время от времени князь отца мальчиков хвалил, Константина Всеволодовича. Вот этим он их, можно сказать, и «купил» окончательно. От стрыя своего Ярослава Василько с Всеволодом если и слыхали что о батюшке, так лишь пренебрежительное, а то и вовсе «тряпка», «слюнтяй» и так далее.

Последнее, правда, он допускал только в разговорах с другими, да и то лишь тогда, когда не замечал, что в отдалении маячат Василько или Всеволод. Но ребята все слышали, и коробили их эти слова здорово. Да и кому приятно такое о родном отце слышать?

Константин же о своем тезке иначе говорил – ум его высоко оценивал, доброту, великодушие, любовь к книгам. Причем все искренне, от души, а это тоже важно. Дети – они фальшь остро чувствуют. Их лицемерным сюсюканьем не проймешь. Даже хуже будет. А когда догадаются, что ты им говоришь одно, а думаешь об этом совсем иначе, то и вовсе пиши пропало. Не простят и помнить долго будут.

И так Константин своего тезку захвалил, что чуть ли не до абсурда дело дошло. Уже сам Василько, на правах старшего сына, позволил себе легкую критику в адрес отца.

– А воевать тятя не любил, – заметил он и вздохнул осуждающе.

Пришлось новый курс ликбеза им обоим закатить и о войне рассказать. Но не о той, какую они себе по малолетству понапридумывали, а о настоящей, без прикрас, чтоб мальчишки воочию себе ее грубый жестокий оскал представили, с кровью, с болью, со сбитыми ногами, с ранами, от которых смердит, потому что они гнить уже начали. Судя по тому, как у ребят лица побледнели, а у Всеволода лоб и вовсе испариной покрылся, воображение у обоих хорошо сработало, в пользу князя.

Закончил же Константин неожиданно:

– Любить войну не за что, но воевать уметь надо, если дело того требует. Ваш отец как раз из таких был. Настоящий князь. Не зря у него в дружине лучшие из лучших служили. Да так любили вашего батюшку, что после его смерти к вашим стрыям переходить отказались наотрез, хотя им и предлагали.

– И стрый Ярослав предлагал? – уточнил Всеволод.

– И он тоже, – подтвердил Константин. – А они ни в какую. И воевать, если нужно, ваш отец получше многих умел. Когда он за справедливость под Липицей бился, то тех же владимирцев с суздальцами разбил наголову.

– А стрый наш ничего не сказывал о том, – заметил Василько.

– Как же, будет он рассказывать, – усмехнулся рязанский князь. – Он же чуть ли не самый первый от него улепетывал, да так, что только пятки сверкали.

– Стрый?! – завопил радостно Василько, не верящий ушам своим.

– От батюшки?! – вторил ему изумленный Всеволод.

– Именно стрый и именно от батюшки, – подтвердил Константин.

Дальнейшее произошло всего через день после этого разговора. Константин собрал в большой просторной гриднице княжеского терема оставшихся под рукой своих тысяцких на очередной совет, чтобы решить вопрос – как дальше быть с Переяславским княжеством. Внезапно вошли Василько и Всеволод. Были они непривычно серьезны, нарядно одеты, преимущественно в алое, как и положено княжичам, хоть и маленьким. Зашли не одни – за руки старшие братья держали своего меньшого, пятилетнего Владимира. По другую сторону от Василька гордо вышагивал еще один Всеволод – единственный сын Юрия Всеволодовича. Ему шесть лет совсем недавно исполнилось.

– Мы готовы, – гордо заявил Василько, пройдя всю гридницу и остановившись прямо перед Константином.

– К чему? – поначалу даже не понял рязанский князь.

– Княжество Переяславское из дланей твоих прияти и роту дати в том, что будем верность тебе хранити, яко сподручники твои, – нимало не смущаясь от десятков глаз, на него устремленных, отчеканил тот заранее приготовленную фразу.

Иные из тысяцких даже заулыбались невольно. Уж больно потешным был контраст. Сами-то мал мала меньше, а глазенки горят, суровые такие, фу ты ну ты. Им бы хоть росточку побольше…

А тут и младшие княжата – даже до того, чтобы их княжичами называли, они и то еще не доросли, – в один голос, с серьезной важностью на детских личиках подтвердили заявление старшего:

– Лоту, лоту дати.

Иные из собравшихся и вовсе прыскать в кулак стали, не в силах сдержаться. Но Константин этих весельчаков быстро остудил. Так взглядом ожег, что сразу все и все поняли. Сам тут же со своего стольца поднялся сноровисто и меч из ножен вытянул.

– Повторяй за мной, – предложил, но Василько только головой замотал отчаянно.

– Я сам все ведаю, – заявил он и принялся говорить. Слова клятвы звучали звонко, отчетливо, только голос немного от волнения подрагивал.

«И где он текст-то откопал?» – подумал Константин, а потом вспомнил, как весь последний день княжичей не видно и не слышно было. Спросил у дворни, а те ответили, что дети вроде как с Творимиром. Этому Константин доверял, да и других неотложных дел хватало, так что больше мальчишек не искал. А они вишь чего удумали. Ну и что ж, что голос детский – зато клятву как чеканит. Такой голос не подделаешь – сразу чувствуется, что от всего сердца он идет, искренне.

Уезжал рязанский князь из Переяславля-Южного с легким сердцем – верил, что здесь все в порядке будет. Расставанье трогательным получилось, хотя прощались по-взрослому, без поцелуев. Как-никак хоть и удельные, но уже не княжичи перед ним стояли – подлинные князья, особенно Василько с Всеволодом. Таких поцеловать – обида смертная будет. А так хотелось.