Кульминацией вечера стало выступление Эдит. Она поднялась на эстраду, чтобы спеть арию, чтобы ее красивый голос прозвучал в последний раз прежде, чем мать-настоятельница Ордена Безмолвия уведет ее в жизнь, полную тишины.

— Соловей споет в последний раз, — провозгласил со сцены Меерласт, наряженный в великолепный вечерний костюм с изумрудным галстуком-бабочкой. Ирэн подвела Эдит к эстраде, но даже платье не смогло скрыть коровью неуклюжесть девочки, когда она подошла к отцу, который приветствовал ее объятиями и роскошным букетом цветов. Самое странное, как потом говорили люди, было то, что родители не выглядели опечаленными. Весь праздничный вечер над лужайкой царило ощущение облегчения: Дворец Пера, казалось, был рад избавиться от своего гадкого утенка. Девочка не только была бесполезна в семейном деле, она нарушала в доме и студии особую атмосферу, стремящуюся только к одному — гармонии линий, красоте форм…

Так, по крайней мере, говорили в те дни самые злые языки. Меерласт с цветущим видом покинул сцену и занял место рядом с Ирэн Лэмпэк. Гости выжидающе смотрели на Эдит, ясно видимую в ярком свете масляных ламп: одна ее грудь была намного больше и свисала ниже другой, стопу она развернула внутрь, угловатый локоть слишком сильно выпирал, а предплечье казалось слишком длинным.

Как Меерласт и Ирэн, должно быть, мечтали взять ластик и заново нарисовать этот неудачный эскиз! Или взять ножницы и отрезать ее неуклюжесть!

Но Любезная Эдит выставила перед собой руку, как раз под нелепыми грудями, устроив ее на животе, словно хотела подпереть легкие, люди откинулись назад на своих стульях, и самый красивый голос, который когда-либо слышал Йерсоненд, разнесся над столами, над возделанными полями, по пыльным улицам и равнинам.

Ею словно владел ангел, шептали люди, она пела назло всему, чего была лишена, назло людям, видевшим лишь внешнюю красоту и отрицавшим внутреннюю.

Эдит Берг на мгновение стала олицетворением совершенного существа.

А затем, словно она дала жизнь чему-то слишком для нее грандиозному, Эдит потеряла сознание. В последний момент ее подхватили подбежавшие сестры из Ордена Безмолвия во главе с матерью-настоятельницей, и отнесли ее в сторонку с невиданной для женщин силой. Будто откормленный на убой теленок, бормотали люди; Боже, смотрите, они несут ее как корову к мяснику, платье задралось выше колен, одна нога волочится по траве, глаза закатились, как у мертвой, а язык, который минуту назад выводил эти божественные звуки, наполовину вывалился изо рта. Они отнесли ее под тень деревьев, а после этого раздался стук копыт мула. Безмолвные сестры покинули свадьбу года, положив Эдит поперек седла.

На сцену вышел оркестр и по знаку Меерласта начал играть. Они с Ирэн начали танец на специальном помосте, построенном между двумя гигантскими дубами и окруженном со всех сторон горящими факелами.

Искусственная нога отбивала такт по деревянному настилу, пока эти двое исполняли медленное, переполненное страстью танго. Впервые йерсонендцы видели Меерласта и Ирэн столь близкими и любящими! Просто уму непостижимо!

Оказывается, эта желтая умеет танцевать! В тот день люди ломали голову над тем, возможна ли вообще такая откровенная страсть между людьми с разным цветом кожи. «Он же мулат, ну, в общем, фактически белый, знаете ли, а она, гм, да, была ли она действительно желтокожей?» — слышали они приглушенные шепотки. Конечно, за спиной Ирэн была насыщенная богатая жизнь в салонах Индонезии и Европы, но йерсонендцы об этом даже не подозревали. Ни один из них не имел ни малейшего понятия о том, чем занимался Меерласт во время своих путешествий. Но в ту ночь они все получили возможность украдкой взглянуть на смелую изощренность образа жизни, о котором и помыслить не могли.

В Ордене Безмолвия монашки уложили новообретенную сестру на стол и убрали с лица лишившегося чувств ребенка растрепавшиеся волосы. Молча, ибо они привыкли без слов понимать друг друга, действуя сообща, они сняли с нее обувь и часы, серьги, которые Ирэн преподнесла ей в качестве прощального подарка. Расстегнули и нитку жемчуга, и все драгоценности отправились в черный бархатный чехол, готовый к отправке домой, во Дворец Пера.

Затем они расстегнули на ней платье, нижнюю юбку и бюстгальтер. Они смотрели, как груди девушки, одна совершенно очевидно больше другой, нелепо развалились к бокам, потом собрали ее одежду и сложили в сумку, чтобы потом отдать ее беднякам. Затем они принялись тщательно ее мыть, словно стремясь отскоблить от ее тела все, связанное со словами. В то время как над деревьями плыла музыка, и с праздника во Дворце Пера то и дело доносился смех, они с любопытством склонились над телом Любезной Эдит — над новым телом, над неофитом.

8

После всего йерсонендцы пересказывали эту историю раз за разом, словно стремясь пережить произошедшее заново. И, разумеется, добавляли что-то от себя. Конечно, были и упущения, и забывшиеся подробности, но картина становилась все насыщеннее, хоть и получила несколько разных вариантов — история о первом за долгие годы Берге, решившемся наложить лапу на хозяйство Писториуса.

Джонти Джек в пропотевшей футболке и шляпе, бросающий вызов всем любопытствующим взглядам города одной шириной своей грудной клетки, ступил на Дорогу Изгнания. Даже не будь они кровной семьей, он все равно остался бы родичем Немого Итальяшки: у них у обоих были сильные, хорошо развитые руки и жилистые предплечья. Джонти тоже обладал ящеричьей способностью угадывать положение солнца и направление ветра — качеством, присущим людям, как говорится, поработавшим со стихиями.

А рядом с ним, едва ли не вприпрыжку, чтобы не отстать, ежеминутно отбрасывая с лица волосы, с рюкзаком, подпрыгивающим за плечами, как маленькая обезьянка, шла Инджи Фридландер. Она выглядела больше удивленной, нежели заинтересованной, немного сбившейся с дыхания, сбитой с толку развитием событий и внезапной горячностью спутника, и осознавшей, что что-то должно произойти — наконец-то!

А следом, рыская вокруг и облаивая зевак, бежали напоминающие мотоциклы, сопровождающие процессию высокопоставленных гостей, Александр и Стелла, огромные доги из Дростди. Люди уступали псам дорогу, ища убежища на ступенях центрального магазина. Владелец магазина, щурясь от непривычно яркого света и вытирая о грязный фартук пахнущие железными деньгами руки, вышел на улицу и присоединился к зрителям.

Секретарша в приемной адвоката Писториуса едва взглянула на пришедших, готовясь произнести сакраментальное: «Вам назначено?». Но когда собаки положили на ее стол свои гигантские головы и уставились прямо на нее, а она увидела мисс Фридландер из Кейптауна, взмокшую и раскрасневшуюся от напряжения, она поняла, что ситуация необычная.

Да вдобавок, прости, Господи, слишком большой для крошечной приемной с такой хрупкой казенной мебелью, перед ней предстал Джонти Джек со своими волосатыми ручищами и немытым телом, совершенно неуместный здесь, в комнатушке, которая, казалось, вот-вот развалится от одного его запаха. Ноздри забил запах пота и псины, и секретарь в панике завопила:

— Сегодня он не так уж и занят! Сегодня он практически свободен!