— Остановись, — хрипло проговорил он.

— Остановиться? — Эмбер тихо засмеялась от радости. — Нет, мой упрямый воин. Ты еще только начинаешь гореть.

— Я… долго… так… не выдержу.

— Я знаю. — Сладкая дрожь прошла по телу Эмбер. — И мне нравится это знать.

— Колдунья, — пробормотал он.

Но у него в голосе слышалось больше удовольствия, чем гнева.

Зубы Эмбер осторожно сжались. Дункан произнес что-то непонятное, стараясь побороть желание, которое все больше охватывало его с каждым дыханием! каждым ударом сердца, каждой жаркой лаской.

Однако как раз тогда, когда экстаз был доведен до грани, за которой мог смести всю сдержанность Дункана, Эмбер остановилась. Разрываемый между облегчением и разочарованием, он тяжело дышал, стараясь усмирить неистовство своей страсти.

Нежно и ласково Эмбер отвела назад волосы от разгоряченного лица Дункана и поцеловала его в щеку, словно ребенка, которого надо успокоить. Наконец когти страсти немного разжались, позволив ему опять ровно дышать. Он со стоном перекатился на спину.

Эмбер улыбнулась ему, поцеловала в плечо и снова, подобно языку пламени, скользнула вниз по его телу.

И, подобно пламени, обожгла его.

Скоро Дункан стал еще горячее, чем раньше, еще тверже, и весь содрогался от усилия сдержаться, не уступить Эмбер. Когда до экстаза ему оставалось не больше одного дыхания, она остановилась и снова успокоила его.

А потом опять заставила его жарко гореть каждой частицей тела.

— Положи этому конец, — выдавил Дункан сквозь стиснутые зубы. — Ты сведешь меня с ума!

— Уже скоро, — тихо сказала Эмбер.

— Уже скоро я сойду с ума!

Смеясь, она провела ногтями по его сжатым бедрам и между ногами, возбуждая его все сильнее, но всегда зная, когда отвести его назад от последнего чувственного края.

В паховых ложбинках у Дункана собрался и заструился пот. Эмбер попробовала его, нашла вкусным и снова попробовала — в другом месте. Этот вкус ей тоже понравился.

Огонь потек по телу Дункана, прожигая его до мозга костей. Он никогда еще не видел Эмбер такой — ведущей настоящую войну обольщения на каждом кусочке его тела. Она хотела его и твердо намеревалась его получить.

Всего целиком, всеми существующими средствами.

— Освободи меня от обещания, — с трудом выговорил Дункан.

От смеха Эмбер на него повеяло теплом.

— Еще не время.

— Это уму непостижимо. Я должен прикоснуться к тебе!

— А как?

Вопрос прозвучал скорее как мурлыканье, а не как слово. Звук гол оса Эмбер — низкий, хрипловатый, прерывающийся от желания, — заставил Дункана задрожать в предвкушении.

Вдруг она встала коленями по обеим сторонам его бедер, и он ощутил, как она открывается ему. Она исходила жаром и влагой желания. От ее запаха у него мутился разум.

Но Эмбер оставалась там, где была, прямо над ним, слегка касаясь той самой плоти, которую она перед этим так изощренно мучила.

— Положи этому конец, — хрипло сказал он. — Ты хочешь меня так же сильно, как хочу тебя я. Я чувствую.

— Это всегда будет так, покуда я дышу.

— Тогда позволь мне взять тебя и покончить с этой пыткой!

— Это не твоя ли рука лежит у меня на бедре и толкает меня вниз? — спросила Эмбер.

С невнятным проклятием Дункан отдернул руку.

— Я не хотел.

— Знаю. Я почувствовала твое удивление.

— Неужели у меня не может быть ни одной тайны от тебя? — сердито спросил Дункан.

— У тебя их много. Но мне важна лишь одна.

— И что же это?

— Твоя душа, темный воин. Она от меня за семью печатями.

— Как и твоя для меня.

— Нет, — прошептала Эмбер. — Этой ночью я отдаю ее тебе, вздох за вздохом.

Что бы ни собирался Дункан сказать в ответ, все потонуло в хриплом крике, вырвавшемся у него, когда Эмбер заскользила вниз по его восставшей плоти, вбирая всю ее в себя в этом медленном, ласкающем скольжении.

На полпути вниз Эмбер достигла своей вершины. Судороги ее плоти и прерывистые вскрики вывели Дункана на его вершину. В тот самый миг, когда она до конца вместила его, он отдал себя ей в нескольких бурных содроганиях, после которых осталась дрожь во всем теле.

Потом все началось сначала.

Искус и обольщение, страстные ласки и сладкая пытка. Слова, произносимые шепотом, и прикосновения, заставлявшие Дункана вздрагивать от наслаждения. Неожиданные поцелуи, любовные укусы, причинявшие сладостную боль.

Когда свечи догорели и огоньки их погасли, Эмбер продолжала горсть немеркнущим пламенем, изливаясь в Дункана так же, как он изливался в нее, горя вместе с ней, поглощая ее так, как и сам был поглощаем.

Высказанная шепотом мольба, отданная назад клятва — и руки Дункана наконец вольны прикасаться, рот волен целовать, а тело вольно погружаться до самого дна в неистовый водоворот пламени, имя которому Эмбер. Она пила его страсть и возвращала ему приумноженной, вознося их обоих все выше и выше, говоря с ним в гремящей тишине, рассказывая о любви, которую не описать словами, выражая невыразимое.

Дай мне дотянуться до тебя, как ты дотягиваешься до меня.

Тогда жизнь может дать богатые всходы.

Когда больше не осталось ничего неисполненного, когда оба были в таком изнеможении, что в одно мгновение с высот неописуемого экстаза соскользнули в глубокий сон, Эмбер и тогда все еще прижималась к Дункану, желая разделить с ним и свои сны, как уже разделила с ним всю себя, без остатка.

Дай мне коснуться твоей души.

Только один раз.

Но им пришлось разделить друг с другом лишь сны Дункана, мрачный круговорот которых только усугублялся, а не смягчался тем неистовством, с каким Эмбер отдавала ему от себя и брала себе от него.

Вскоре Эмбер проснулась, разбуженная противоречиями, раздиравшими душу Дункана. Когда она поняла, что было ставкой в игре и что проиграно, ее охватил холод.

Последнее условие пророчества было выполнено.

Однако Дункан оказался еще дальше от нее, чем раньше, в тисках схватки с самим собой. Он дал слово.

Но не ей.

И все же он был частью ее самой.

Тьма сгущалась, капля по капле, вздох за вздохом, одна душа отдана, одна душа заперта. В неприкосновенности.

Кассандра ошибается. Его душа не погибнет, ибо он не любит меня.

Эмбер осторожно отстранилась от Дункана и выскользнула из постели, будучи не в силах дольше выносить боль от прикосновения к нему. Дрожащими руками она сняла с шеи свой янтарный подвесок и положила его поверх свернутой цепи боевого молота, давшего Дункану имя. В последний раз протянула к нему руку, но не коснулась его.