Он узнал, что доктор Вайн арестована. Музей заперли и теперь по приказу губернатора Святилищем управлял Клай. Губернатор ясно дал понять, что Харку и его друзьям нужно обеспечить лучшее лечение, но, пока они не поправятся, их необходимо оградить от общения с кем бы то ни было. «Не позволяйте им ни с кем говорить», – прямо заявил он.

Харк также обнаружил, что даже после ванн у него и его товарищей остались несмываемые метки. У Харка от середины лба до затылка изгибался зигзаг светлой кожи, напоминавший небольшую змею. Волосы на нем росли белые.

После того как Селфин сжала в руке сердце Сокрытой Девы, на левой ладони и пальцах – в тех местах, куда впивались зубцы, – остались крошечные впадинки. Рисунок немного напоминал кружево.

Квест продолжал дышать дымом от страхоламп, иначе его легкие сжимались в спазмах. От дыма у него изменился голос и помутился рассудок. Каждый день он говорил все меньше, а спал все больше. Харк понял, что Квест умирает.

– Вам рано умирать, – вырвалось у Харка как-то вечером в комнате старого священника.

Уже несколько дней он, к своему ужасу, подозревал, что Квест втайне рубит швартовы и ждет попутного ветра, который унес бы его.

– Ясно, – прошептал священник. – Спасибо, что сказал.

– Я не шучу. Вы… вы рассказали еще не все истории. Вы единственный, кто знает сказания Сокрытой Девы и те истории, что она слышала от Собирателя Духов. Вы не можете умирать, пока не расскажете мне их. Вы хранитель их историй.

– Ты прав, – удивленно ответил Квест. – Мне следовало бы рассказать их тебе. Ведь ты слышал самые страшные из них, так что у меня нет причин скрывать остальные.

Квест не умер на следующий день и не умер в день после следующего, не умер на следующей неделе и даже неделей позже. Харк приходил каждый день, чтобы послушать истории о богах, а потом сказания о священниках и, наконец, просто истории из жизни Квеста. Он надеялся, что, если продолжит задавать вопросы, раз за разом вытаскивать из Квеста всё новые детали, старик вообще их не покинет. Истории сохранят ему жизнь, но не таким ужасающим образом, как сердце продлевало жизнь Джелта…

Харк то и дело думал, каким же одиноким был Квест все эти годы. У него были те же обязанности, что и у других священников, но в глубине души крылись зыбучие пески и потаенные леса. Он был шпионом среди них. Его дружба с ними была обманом.

Харк не сразу понял значение мягкой, загадочной улыбки Квеста, появлявшейся на его губах, когда он ворошил прошлое. Там были ящики с воспоминаниями, которые он много лет не позволял себе открывать. И вот наконец открыл и обнаружил, что краски не выцвели. Он любовался ими в последний раз, перед тем как все отдать.

Со временем он все больше говорил об Эйлоди – до того, как она стала послушницей. Об Эйлоди – беспокойной молодой священнослужительнице. Эйлоди, которая менялась, превращаясь в кого-то еще… В истории об Эйлоди было слишком много пробелов, и наконец Харк не удержался.

– Что с ней случилось? – спросил он. Даже прикусив язык, он не удержался, добавив: – Она… она ведь не стала Мунмейд?

– Мунмейд?! – Квест в полном изумлении уставился на Харка. – Нет-нет! Она не настолько изменилась! Ее нет в Святилище. Боюсь, я никогда больше не увижу Эйлоди.

– Она погибла во время Катаклизма?

Это предположение было еще хуже. Было в этой истории что-то безжалостное, как в старинных балладах.

– Нет, – быстро отозвался Квест. – Она выжила, у нее все сложилось удачно, и, возможно, она все еще там, на Мэлписе. Но я никогда не увижу ее, потому что она меня презирает. Видишь ли, после Катаклизма она была единственной, кому я рассказал о своей роли во всем произошедшем. Эйлоди пришла в ужас. Заявила, что я не имел права играть жизнями стольких людей. Кроме того, она очень серьезно относилась к обетам и считала клятвы священников нерушимыми.

– Но вы… вы сделали это, отчасти чтобы спасти ее, да? – спросил Харк. – Вы сказали ей об этом?

– Да, мне хватило глупости, чтобы дать ей это понять, я высокомерно решил, что она из благодарности упадет в мои объятия. Как я ошибался! Да и с чего бы? Она не просила меня убивать ее божественных покровителей, а также сотни людей ради нее. Нет, она уехала и вышла замуж за кого-то другого.

– Это несправедливо! – в сердцах воскликнул Харк.

– Вот еще! Конечно, справедливо, – фыркнул Квест. – Тогда я этого не понимал, зато понимаю сейчас.

– Но…

– Она вышла замуж, Харк! Родила детей, которых всегда хотела иметь. Детей, которых, как она считала, не могла себе позволить, пока была священником. Какими бы ни были мои эгоистичные мечты молодости, я любил ее. Хотел, чтобы она была счастлива. Надеюсь, так и есть. А это значит, что я победил!

Харк внезапно понял, что именно в людях меняется, а что остается неизменным. Квест сохранил стальную волю и проницательность, как в молодости. Правда, у него было время многое обдумать, стать мягче.

– Так или иначе, она была права, – сказал Квест. – Я действительно играл жизнями многих людей. Тридцать лет мне не давало это покоя – я пытался решить, правильно ли поступил. Я даже пытался посчитать, сколько еще людей было бы убито богами или принесено в жертву за все эти годы. Не сделай я то, что сделал… но это самообман. Нельзя оправдать злодеяния математикой. Стоит ли ужасное деяние влекомого за ним добра? Уверен, что легионеры, создавая своего нового бога, рассуждали именно так. Чем я лучше их? Не могу сказать. Я знаю одно: я не мог бездействовать, но не нашел лучшего способа убить богов.

Харк вспомнил, что в его собственной жизни худшее, что он сделал, – это бездействие. Он подозревал, что с тех пор допустил множество ошибок, хотя некоторые ему еще можно исправить. Он также вспомнил слова Квеста о переменах. «Какие черты своего характера ты защищал бы всеми силами, словно от них зависит твоя жизнь?»

– Послушайте, – сказал Харк, – не знаю, правильно ли вы поступили. Вам вообще не стоит меня спрашивать. Обычно я принимаю глупые решения. Но я рад, что боги мертвы. Я рад, что они стали всего лишь материалом, из которого делают окна, мосты и лекарства. Рад, что мы свободны, даже если распоряжаемся своей свободой по-дурацки. Возможно, иногда правильных решений не бывает. А есть лишь множество неверных решений, и приходится выбирать то, которое вам по силам и с которым вы могли бы жить, не изменяя себе. Возможно, не попытайся вы убить богов, вы не остались бы Квестом.

– Возможно, – мягко сказал Квест и слегка улыбнулся, словно мысль была утешающей.

Через несколько часов Квест, архипредатель и тайный зачинщик Катаклизма, тихо, во сне, покинул этот мир.

«– Нужно рассказать всем правду, – заявила Селфин через несколько дней после смерти Квеста. – Теперь правда не навредит твоему другу-священнику».

Выздоровление Селфин заняло больше времени, чем у Харка, потому что она касалась богосердца, когда его мощь была удвоена Подморьем. Селфин перенесла несколько импульсов-ударов. Даже сейчас под рыжими веснушками ее кожа оставалась бледной.