Скелет дернул остатками плеча.

– А самое грустное – вселенной плевать, что это не ваш выбор и не ваша вина. Громкие фразы о том, что между людьми бывает связь, о том, что мы не просто животные, ищущие простейших вещей все более сложными способами, о том, что человек умеет помогать – все это, похоже, ложь, и стоит поскорее разбить свои наивные иллюзии о природе человека. Никто не будет вырезать червие из гнилого яблока, когда вокруг полно нормальных фруктов. Никто никому ничего не должен, никто никому не может помочь, ничто не является плохим или хорошим, ничто и никто никому не принадлежит. На каждый порыв сердца найдется нож, на каждое искреннее чувство – равнодушный взгляд, на каждое смелое слово – грязный кляп, на каждую открытую рану – пуд соли, на каждый хороший день – год несчастий, на каждый прямой вопрос – лживый ответ, на каждый стих – по справочнику, на каждую щеку – удар, на каждую привязанность – фунт безразличия, на каждого нищего – безучастный прохожий, на каждую норму – по тонне перверсий, на каждую минуту рядом – недели разлуки. Мы все тут сами за себя, а мир против всех. Но как же мне хочется верить в обратное. Так о чем это я? Любые качества, которые делают человека интересным и привлекательным для других людей, находятся в обратно пропорциональной зависимости от утомленности собой и жизнью.

Произнеся последнее слово, скелет бешено задергался и разлетелся на куски, засыпав всю опушку соснового бора разномастными костями.

Как известно, самый темный час бывает перед рассветом. Это не слишком-то глубокое умозаключение, да и неправильное к тому же, но оно очень хорошо воспринимается как метафора. После полуночи и середины ночи наступает час самоубийц, затем – самый темный час, и ночь начинает умирать.

Именно в час самоубийц, где-то между тремя и пятью часами, в одном из бесчисленных дворов города N проснулся старый бездомный пес, который нашел ночлег под одной из припаркованных во дворе машин. Пес встряхнулся, потянул носом воздух и огляделся по сторонам. Не найдя вокруг ничего интересного, он уже было подумывал (если собаки способны к размышлениям) вернуться в свое ночное убежище или даже попытаться, дождавшись, пока кто-нибудь откроет дверь, проникнуть в один из теплых и сухих подъездов, как вдруг что-то все же привлекло его внимание: в другом конце двора пес заметил белый огонек, только что возникший из ниоткуда и теперь манящий своим сиянием.

Пес еще раз встряхнул мордой, но огонек от этого никуда не исчез – напротив, он пришел в движение, медленно уплывая в сторону арки, ведущей на улицу. Псу стало любопытно, и он мелкой трусцой последовал к арке, в которой уже скрылся источник света. Выбежав на широкую и оживленную улицу, он без труда нашел свою цель. Даже не исходи от этого шарика свечение, пес бы легко выследил его по запаху – странному, неуловимо знакомому, будто из прошлой жизни. Не будь он животным, он бы сумел сразу определить, что же это за запах, но пес был именно тем, кем был, так что он по ему самому неясной причине лишь следовал за белым огоньком, словно мореход – за путеводной звездой.

Эта миниатюрная звезда вела его сквозь город – его шум, хаос и другие огни. Если бы кто-нибудь взглянул на пса со стороны, то мог бы сказать, что тот потерялся в городе, среди светофоров, закоулков и блестящего после дождя асфальта, но пес упорно следовал за источником света – то ли из любопытства, что же это такое, то ли из интереса, куда это его приведет. Мимо высоких стеклянных башен и старых зданий из красного кирпича, под оранжевым светом фонарей и широко распахнутым глазом луны, через трамвайные пути и высокие бордюры, по мелкой каменной плитке и усеянному островками снега асфальту пес продолжал свой путь, пока огонек не скользнул в городской парк, без труда пройдя сквозь ограду. Пес, стараясь не терять из виду белое свечение, бежал вдоль ограды, ища место, где сумеет протиснуться между железных прутьев. Найдя такое место, он пролез внутрь, пробежал по темной, лишенной освещения парковой дорожке и поднялся на холм, с которого открывался вид на весь парк.

Тут он заметил кое-что, что даже его собачьему уму показалось странным. Огонек, за которым он следовал, плыл в сторону того, что никак не могло находиться в городском парке – да и не находилось никогда, и его присутствие здесь было невозможно объяснить разумно, не прибегая к мистике, эзотерике и метафоричности. Впрочем, я делаю подобное на протяжении всего повествования, так что, возможно, имеет смысл и сейчас лишь описать то, что пес увидел с вершины холма, и не пытаться придать этому даже малейший налет реализма.

Внизу бежала обыкновенная дорожка, каких полно было в парке, но примерно на середине с ней начинало происходить что-то странное: она раздваивалась, растекалась по пространству, превращаясь в небольшую лесную поляну, освещенную словно изнутри каким-то потусторонним синеватым свечением. На поляне плясали тени, отбрасывать которые было вроде бы некому. А за поляной начинался какой-то совсем уж сюрреализм. Пространство там превращалось в космос, вакуум, усеянный небольшими островками поверхности, медленно плывущими в разные стороны.

Это сильно напоминало сон, фантастический фильм или какую-то видеоигру, но пес не знал таких понятий, и для него это было всего лишь очень странным, не виденным прежде местом. Но что он точно знал – ему нужно и дальше следовать за белым огоньком. Поэтому он пробежал по дорожке, осторожно прошел через поляну, избегая столкновения с не принадлежащими никому тенями, и принялся перепрыгивать с одного плывущего в космосе островка на другой.

Через какое-то время это привело его к парящему в пространстве не островку, но огромному острову, большую часть которого занимал грандиозный то ли замок, то ли дворец, имевший вид средневековый, но с элементами более поздних стилей – в тех частях замка, что были, судя по всему, достроены позже.

Огонек скользнул в приоткрытые двери дворца, и пес последовал за ним, подозрительно оглядываясь по сторонам. Внутри все было так же странно, как и снаружи: за порогом начинался неожиданно узкий коридор, напоминающий больничный. В воздухе стоял неприятный запах хлорки и фенола, которым так славятся некоторые больницы. Это было родильное отделение, судя по воплям недавно пришедших в этот мир маленьких людей. Пес не мог проникнуть в закрытые комнаты, где их держали, но чувствовал в издаваемых ими звуках странное отчаяние, будто дети, хотя они, как и он сам, и были совершенно безмозглыми существами с лишь зачатками сознания, не были очень рады своему рождению.

Торопливо пробежав сквозь ряд больничных палат, пес попал в еще один коридор, очень длинный и без каких-либо дверей, поворотов, примет и деталей. Все здесь было смазано, размыто, как на картинах модных современных художников. Коридор не был освещен, и в нем безраздельно властвовали темнота и сырость, опьяняющие глаза и крадущие дыхание у любого, кто попытался бы различить хоть что-то – вместо того, чтобы поскорее выбраться отсюда.